– Теперь все ясно. Здорово, однако, работает МОССАД. Он
вербует агента, зная, что его через некоторое время завербует другая сторона.
Это прямо высший класс профессионализма! Примите мои поздравления. Правда, я не
могу понять – почему они обратятся именно ко мне?
– Этого и мы пока не знаем. Достаточно того, что нам
удалось установить абсолютно точно, к кому они обратятся. И этим человеком
будете вы.
– Вы даже это знаете, – уже не удивился
Дронго. – Хорошо. Все понял. Я могу теперь наконец снять эту маску?
– У вас нет больше никаких вопросов? – спросил
Соловьев. Его бородка выглядывала из-под маски, придавая лицу какое-то
дьявольское и лукавое выражение.
– Есть. Еще один. Почему вы так уверены, что я буду
работать не на них, а на вас? У меня ведь, кажется, появляется в таком случае
выбор?
Соловьев резко затормозил машину. Помолчал. А потом спросил:
– Вы это серьезно?
– Я все-таки присмотрюсь, кто из вас мне больше
нравится, – улыбнулся Дронго и сорвал маску с лица.
Глава 3
Только несколько концертных залов в мире имеют подобную
репутацию и такую славу. И один из самых престижных для исполнителя – парижская
Гранд-опера.
Он сидел в своей комнате и, как всегда, волновался, глядя на
свои руки. Сегодня дирижирует сам маэстро Джузеппе Бончелли. И главные сольные
партии исполняют известные, съехавшиеся со всего мира звезды, готовые петь
сегодня для столь изысканной публики. Сам президент Франции и его английский
гость – премьер соседней страны с супругами посетили в этот вечер его
спектакль. Он закрыл от волнения глаза. Неужели действительно ему удалось?
Наконец он сумел достичь гармонии, того самого абсолютного результата,
превзойти который он уже никогда не сможет.
Что-то мешало. Мешало его радости. Он открыл глаза, в
который раз посмотрел на свои руки, словно спрашивая себя, не сон ли это. Он
поднялся и, сделав несколько шагов, щелкнул замком, чуть приоткрывая дверь. Шум
в коридоре, привычный шум перед большой премьерой, убеждал в обратном. Он снова
закрыл дверь на замок и вернулся на свое место.
Джордж Осинский, потомок польских эмигрантов, бежавших сто
лет назад в неведомую Америку и осевших в самом центре страны – в благодатном
штате Канзас, сидел на небольшом стульчике в специально предоставленном для
него помещении в парижской Гранд-опера.
Сегодня должно было состояться первое исполнение его оперы в
Европе. Столь приятное для него событие совпало с визитом премьер-министра
Великобритании в Париж. И хотя Осинский знал, что визит согласовывался заранее,
что о предстоящей встрече Мейджора с Шираком писали все газеты, тем не менее
совпадение визита и даты его премьеры в Европе вызвало у него самый настоящий
шок.
«Неужели столь велико могущество Якобсона? – в который
раз думал он, глядя на свои руки. – Или я действительно всего лишь
посредственный музыкант – композитор и исполнитель, обязанный своим успехом
Песаху Якобсону, сумевшему сделать, казалось, невозможное?»
Он дернул плечом и посмотрел на лежавшую перед ним газету.
Осинский получил хорошее образование и умел читать по-французски. «Американский
„Шопен“ в Париже» – было набрано крупными буквами. Шопен, горько усмехнулся он.
У Шопена была всего лишь Жорж Санд и не было своего Якобсона. Или у него был
свой «злой гений». Нет, решительно отверг он подобную мысль. Достаточно
послушать музыку польского композитора, чтобы понять всю абсурдность появления
рядом с ним такого типа, как Песах Якобсон.
И все-таки, почему визит Мейджора совпал с его концертом в
Париже? Как это странно. Подобные совпадения, случавшиеся в разных точках
земного шара, уже не очень удивляли его. Он вдруг подумал, что сегодня
исполнилось ровно пять лет с тех пор, как он познакомился с этим типом
Якобсоном. Пять лет непрерывных триумфов и побед. И горький осадок в душе,
терзаемой постоянной неуверенностью в себе.
Или это плата за успех? Он перевел дыхание, посмотрел на
часы. Скоро будет финал. В нем одновременно должны петь сразу трое главных
исполнителей. Интересно, как это получится у Луизы Сандлер, в Америке она пела
действительно блестяще. Или это он сам внушил себе подобную мысль, снова
подумал он с горечью. Воистину, он теперь должен постоянно испытывать адские
муки, не зная, где начинается и где заканчивается его истинный успех, а где
проходит черта его таланта.
Якобсон просто не позволит ему самому определять меру своих
способностей. И меру своего успеха. Он умеет просчитывать все и, кажется,
заранее знает, о чем думает его подопечный. Иногда Осинскому казалось, что
Якобсон даже умеет читать его мысли.
Пять лет назад в Лос-Анджелесе, в небольшой квартире мало
кому известного композитора Джорджа Осинского, пытавшегося писать музыку для
кинофильмов, появился этот человек. Осинский помнил, как они впервые
встретились. И хорошо помнил, что именно тогда сказал ему Якобсон.
Он приехал в отель «Ритц-Карлтон», где должна была
состояться его встреча с продюсером нового фильма. Осинский никогда прежде не
бывал в отелях подобного класса и чувствовал себя не совсем уверенно, ожидая в
холле и несколько стесняясь своего потертого костюма. Нужный ему человек
появился лишь через полтора часа в сопровождении девицы удивительной красоты.
От одного вида молодой женщины у Осинского запершило в горле.
А ее спутник даже не стал разговаривать с этим неизвестным
композитором. Он просто сказал, что они уже нашли нужного им аранжировщика
мелодий, и пошел дальше, не обернувшись. Получив очередной отказ, Осинский даже
не обиделся, он чувствовал, что в подобных отелях судьба не улыбается
несчастным.
Через час он сидел в баре, привычно заказав себе двойную
порцию виски. Еще через час двадцати пяти долларов уже не было. Домой он
возвращался пешком. Идти было довольно далеко, и он порядком уже устал, когда
на одной из темных улиц к нему привязались двое темнокожих и сняли с него
пиджак, заодно отобрав часы и хорошо сохранившиеся ботинки. Оставшуюся часть
пути он прошагал в одних носках, дрожа от холода.
По всем законам логики это был не его день. И тем более не
его ночь. Но в эту ночь у него на квартире появился Якобсон. Он долго стучал в
дверь, а Осинский, лежа в постели, не отзывался, опасаясь, что это пришел
сосед, которому он задолжал десять долларов. И лишь когда Якобсон несколько раз
крикнул, спрашивая, кто есть в доме, он поднялся, открыл дверь и впустил
непрошеного гостя. И свою судьбу вместе с ним.
В комнату вошел невысокий плотный мужчина лет пятидесяти.
Небольшие усы делали его похожим на типичных латиноамериканских импресарио,
которые подвизались в маленьких театрах города, выпускающих
спектакли-однодневки. На нем был смешной котелок и длинное черное пальто. Это
особенно удивило Осинского. Конечно, на улице было достаточно холодно, но даже
в январе в Лос-Анджелесе не обязательно было ходить в пальто. Можно было вполне
обойтись плащом или курткой. Хотя многие предпочитали ходить просто в костюме.
Средняя температура в этом «городе грез» в январе никак не опускалась ниже
двенадцати-пятнадцати градусов тепла по Цельсию. А иногда доходила и до
восемнадцати.
