Во всех газетах было напечатано сообщение, что после
сегодняшнего концерта американский композитор Джордж Осинский собирается в
Амстердам, где будет жить в лучшем отеле города – «Пулитцере». Особо
подчеркивалось, что «Пулитцер» называют в Голландии «отелем для влюбленных».
Там была своя собственная лодочная станция, позволявшая парам совершать
прогулки по каналам, наслаждаясь красотой этого удивительного города. Правда, у
этих сообщений была и неприятная сторона. В некоторых газетах откровенно намекали
на Барбару.
Ровно в половине двенадцатого Дронго позвонил Якобсону.
– Я уезжаю в Амстердам.
– Вы так убеждены, что здесь ничего не случится? –
спросил Якобсон.
– Все, что могло, уже случилось, – холодно заметил
Дронго, – два трупа – это более чем достаточно.
– Вы считаете и труп того мерзавца? – удивился
Якобсон. – По-моему, это вы его застрелили.
– Именно поэтому я так и говорю, – подтвердил
Дронго. – Надеюсь, сегодняшний вечер пройдет благополучно. Банкет
предусмотрен?
– Мы его отменили. После стрельбы в аэропорту сочли это
не совсем этичным. Хотя там должны были присутствовать два бывших
премьер-министра.
– Очень хорошо. В таком случае нашему другу «Осинскому»
остается только сидеть в своих апартаментах. И наслаждаться ими. Можно даже
вызвать к нему какую-нибудь массажистку. Пусть получает удовольствие, – не
удержался от колкости Дронго.
Якобсон вместо ответа положил трубку. Дронго хотел было
позвонить и Барбаре, но, подумав немного, решил этого не делать. Прошлая ночь
была для нее своеобразным унижением, и она сейчас наверняка не в настроении.
Через двадцать минут он вышел из отеля с легкой сумкой в
руках. Чемодан он попросил отнести в номер Хуана, которому поручил проследить
за отправкой своих вещей в Амстердам. До Центрального вокзала было совсем недалеко.
Через четыре минуты он был уже там. Войдя в здание, направился к кассам. С
левой стороны две крайние были международными.
Дронго подошел к одной из них и, наклонившись, спросил,
когда ближайший поезд на Амстердам.
– В двенадцать четырнадцать, – любезно сообщил
кассир, – в Амстердам прибывает в пятнадцать ноль восемь [Все приведенные
в романе цифры: расписание поездов, стоимость билетов, данные по отелям
соответствуют действительности.].
– А следующий?
– Они идут через каждый час. Следующий в тринадцать
десять. И так далее, до двадцати трех десяти. Есть еще другие поезда, которые
идут с Западного и Северного вокзалов, не заходя в центр.
– Дайте мне один билет первого класса, – попросил
Дронго, протягивая деньги, – но только в один конец.
– Тысяча шестьсот двадцать франков, – сообщил
кассир.
– Сколько? – изумился Дронго. Он по привычке
перевел французские франки, соотносившиеся как пять к одному, и получил сумму в
триста с лишним долларов. Такой цены просто не могло быть. Очевидно, кассир его
понял.
– Тысяча шестьсот двадцать бельгийских франков, –
пояснил он.
– Простите, – извинился Дронго, – я подумал о
своем.
Это было примерно пятьдесят четыре доллара. Бельгийские
франки соотносились с долларами как тридцать к одному.
Он заплатил, получил билет и маленькую карточку с
расписанием поездов Брюссель – Антверпен – Роттердам – Амстердам. Взглянул на
часы. До отхода поезда оставалось еще около десяти минут. Раньше он часто бывал
на этом вокзале и поэтому знал абсолютную точность европейских поездов,
прибывающих и отправляющихся минута в минуту.
Дронго вышел из вокзала и, пройдя метров триста, подошел к
конной статуе короля Альберта. Постояв немного у памятника, повернул обратно.
Как он и предполагал, поезд прибыл точно по расписанию. Дронго поднялся в почти
пустой вагон первого класса, войдя в свободное купе для некурящих, задернул
шторы. Снял пальто и пиджак, повесил их на вешалку, подвинул к себе
противоположное кресло, нижняя подушка которого пошла к нему, а верхняя вниз, и
сел, вытянув ноги.
Каждый раз, когда он ездил в подобных комфортабельных
поездах, испытывал непонятную грусть. Словно это была ностальгия по тем
временам, когда его, совсем еще маленького мальчика, родители возили в Москву.
Они ездили туда довольно часто. Отец не любил самолеты, предпочитая им
исключительно поезда, тратя два дня на подобное путешествие. К этому он приучил
и свою семью.
Он брал два купе в международных вагонах, которые сообщались
между собой общим туалетом. Вагоны были еще старые, германские, и потому
особенно комфортабельные и роскошные. Потом появились новые восточногерманские
вагоны, в которых умывальники располагались под столиком. И наконец, в самом
конце, когда началась перестройка, они еще успели застать вагоны, в которых оба
спальных места располагались внизу, а умывальники были снова убраны в конец
вагона, там, где им положено было находиться.
Последний раз его отец сумел приехать в Москву в сентябре
девяносто первого. Тогда ездить уже было небезопасно, августовские события
потрясли великую страну. Но все еще оставалась единая железная дорога и единая
страна. Вскоре к власти в Чечне пришел генерал Дудаев, и привычный маршрут
поездов через Гудермес стал просто невозможен. А в декабре распалась страна,
после чего Москва превратилась в далекую столицу чужого государства.
Но эта любовь к поездам, к перестуку колес и мельканию за
окном лесных массивов и сельских ландшафтов, к неповторимым запахам железной
дороги, к самому ощущению неспешной езды пробуждала в нем самые светлые
чувства, словно возвращая его в детство.
Через восемнадцать минут они были уже в Мехелене. Еще через
семнадцать минут проехали Антверпен. Дальше была Голландия. Это удивительное
ощущение маленькой страны, которая кончается так быстро, через несколько минут
после того, как поезд тронулся, всегда казалось Дронго самым интересным и
занимательным в европейских путешествиях.
И если за первые двадцать минут в бывшем Советском Союзе они
только выезжали из крупного города, минуя его окраины, то здесь вскоре
кончалась страна. А за два дня можно проехать всю Европу. Может, поэтому
европейцы так остро чувствуют свою сопричастность ко всему, что творится в
мире, думал Дронго. И может, поэтому мы все, бывшие советские народы, привыкшие
к масштабам от Бреста до Владивостока, так разболтанны и нецелеустремленны,
словно надеемся наверстать свое на стайерской дистанции.
В четырнадцать ноль одну поезд прибыл в Роттердам. Он прибыл
именно в одну минуту третьего. Не раньше и не позже, а как полагалось по
расписанию. Еще через час с небольшим они наконец прибыли в Амстердам.
За все время пути его почти никто не тревожил, если не
считать буфетчика, принесшего горячий чай и сдобную булочку. Забрав свою сумку,
надев пиджак и пальто, он затянул галстук и вышел на перрон. В отличие от
Парижа, в столице Голландии стояла удивительно мягкая, очень весенняя погода.
Среди вышедших из соседнего вагона мелькнула физиономия Моше, но Дронго
принципиально отвернулся, чтобы не смотреть в ту сторону.
