Он побрил писателя очень тщательно, два раза, один раз по
волосу, а другой раз против волоса. Он хотел пройтись ещё и третий раз, но
писатель сказал.
— Не надо.
Затем Глазе подправил писателю волосы на затылке и спросил,
какие виски он предпочитает: прямые, косые или севастопольские полубачки.
— Всё равно, — сказал писатель, прислушиваясь к разрывам мин
на гребне безымённой высотки.
— В таком случае, я вам сделаю косые. У нас почти все
гвардейцы-миномётчики предпочитают косые.
— Ну, пусть будут косые, — сказал писатель.
— Вас не беспокоит? — спросил Глазе, уловив некоторое
раздражение в голосе клиента.
— Я тороплюсь, — сказал писатель.
— Пять минут, не больше, — сказал Глазе. — Я должен вам
сделать виски как следует быть, для того чтобы вы могли иметь представление о
работе военторговских парикмахеров. Может быть, это вам пригодится как материал
для статьи.
Когда Глазе делал писателю второй висок, довольно близко от
них разорвалась мина.
— Не беспокойтесь, — сказал Глазе, — он кидает наобум. Это
никого не волнует. Разрешите попудрить?
— У вас есть и пудра? — удивился писатель.
— Разумеется. У нас есть всё, что положено для культурной
парикмахерской.
— Как, даже одеколон? — ещё больше изумился писатель.
— Разумеется, — сказал Глазе. — Разрешите освежить?
— Освежите, — сказал писатель.
Глазе вынул из кармана склянку, сунул в неё трубку и подул
писателю в лицо одеколоном. Он уже собирался вытереть клиенту лицо полотенцем,
как вдруг прислушался и сказал:
— А вот теперь я вам советую на одну минуту спуститься в
щель.
И едва они успели спрыгнуть в щель, как совсем рядом
разорвалась мина, в один миг уничтожившая все инструменты Глазса, оставленные
на траве: помазок, чашечку, оселок, тюбик крема для бритья и зеркало. Когда
ветер унёс коричневый дым, писатель не без юмора сказал:
— Сколько прикажете?
Тогда парикмахер поднял свои воспалённые глаза к нему,
некоторое время шевелил губами и наконец сказал:
— Восемь сорок.
Вот каков был человек, явившийся брить пастушка. Он
развернул вафельное полотенце, где у него были завёрнуты инструменты, и в
большом порядке разложил их на пустой койке, полотенце же завязал Ване вокруг
шеи.
— Давно не был в бане? — деловито спросил он мальчика.
— С сорок первого года, — сказал Ваня.
— Сравнительно не так давно, — сказал Восемь-сорок.
Все почтительно засмеялись. Было сразу видно, что
Восемь-сорок человек знаменитый и в своей области считается профессором,
оказавшим большую честь своим визитом.
— Сто грамм сейчас будете пить или после работы? — спросил
Горбунов, ставя на койку фляжку, кружку, два громадных ломтя хлеба и открытую
банку свиной тушёнки.
— До войны у нас в Бобруйске умные люди имели обыкновение
сначала работать, а уж потом выпивать, — сказал парикмахер меланхолично. — Что
будем делать с молодым человеком? — спросил он, поднимая двумя пальцами волосы
мальчика на затылке.
— Постричь надо ребёнка, — жалостным, бабьим голосом сказал
Биденко, с нежностью глядя на пастушка.
— Это ясно, — сказал Восемь-сорок. — Но возникает вопрос,
как именно стричь? Стрижка бывает разная. Есть нулевая, есть под гребёнку, есть
под бокс, есть с чубчиком.
— С чубчиком, — сказал Ваня.
— Почему именно с чубчиком?
— Я так видел у одного мальчика, гвардейского кавалериста. У
ихнего сына полка. У ефрейтора Вознесенского. Красивый чубчик!
— Знаю. Моя работа, — сказал парикмахер.
— Нет, артиллеристу с чубчиком не подходит, — строго сказал
Биденко. — Для конника — да. А для батарейца — нет. Батарейца надо стричь под
ноль-ноль. Чтоб как шаром покати.
— Ну, брат, не думаю, — сказал Горбунов. — Под ноль — это,
скорее всего, годится для пехотинца. А для артиллериста — никак. Какой же он
будет бог войны, если у него волосы — шаром покати? Скорее всего, артиллериста
надо стричь под бокс. Это более подходящее.
— Под бокс — это для авиации, — глухо сказал кто-то из угла.
— Для авиации? Пожалуй, да. Стало быть, под гребёнку.
— Это уж будет слишком по-танкистски.
— Верно, братцы! Чересчур бронетанковый вид получится у
нашего Вани. Это не годится. Надо его так постричь, чтобы сразу было видать,
что малый — артиллерист.
Довольно долго вся команда разведчиков обсуждала вопрос о
Ваниной стрижке. Парикмахер терпеливо ждал. Когда же выяснилось, что в конце
концов никто толком не знает, как надо стричь по-артиллерийски, Восемь-сорок
сказал со снисходительной улыбкой:
— Хорошо. Теперь я его буду стричь так, как я это сам себе
мыслю… Мальчик, нагни голову.
И с этими словами вынул из бокового карманчика алюминиевую
гребёнку.
— Только с чубчиком, — жалобно сказал Ваня.
— И височки не забудьте покосее, — добавил Горбунов.
— Не беспокойтесь, — сказал парикмахер, и в его высоко
поднятой руке звонко защебетали ножницы.
На вафельное полотенце посыпались густые хлопья Ваниных
волос.
Восемь-сорок был великий мастер своего дела, это знали все.
Но тут он превзошёл самого себя. Он стриг мальчика и так и этак, всеми
способами и на все фасоны. В его руках, как у фокусника, менялись инструменты.
То мелькали ножницы, то повизгивала машинка, то вдруг на миг вспыхивала, как
молния, бритва, прикасаясь к вискам. И, по мере того как на вафельном полотенце
вырастала гора снятых волос, голова мальчика волшебно изменялась.
Ваня ёжился и сдержанно хихикал от прикосновения холодных
инструментов к своей непривычно оголённой голове. Посмеивались и разведчики,
видя, как их пастушок на глазах превращается в маленького солдатика.
Его острые уши, освобождённые из-под волос, казались
несколько великоваты, шейка — несколько тонка, зато лоб оказался открытый,
круглый, упрямый, но только с небольшой, хорошенькой чёлочкой.
