Серко стоял неподвижно, согнув больную ногу. Его разбитые
бабки были облиты чёрной болотной грязью. Старая кожа, поросшая желтовато-белой
шерстью, вздрагивала на рёбрах. Мертвенное, перламутровое бельмо с тупой
покорностью слепо смотрело в землю. И только сухой хвост на облысевшей репице
тревожно поматывался из стороны в сторону.
Серко был старой, умной обозной лошадью. Если бы он умел
говорить, он многое рассказал бы разведчикам. Но они и так поняли. Во всяком
случае, они поняли главное: с пастушком случилась беда.
Позавчера в сумерках Биденко и Горбунов вышли в разведку,
взяв с собой Ваню. Они взяли его впервые, не доложив по команде, что берут с
собой мальчика.
У них было задание как можно дальше проникнуть в
расположение противника и разведать дороги, по которым в случае продвижения
можно было бы наилучшим образом провести свою батарею через болота вперёд.
Разведчики должны были подыскать хорошие позиции для огневых
взводов, отметить наиболее выгодное место будущих наблюдательных пунктов,
разведать оборонительные сооружения, а главное, собрать сведения о количестве и
расположении немецких резервов. Было бы, разумеется, не худо на обратном пути
захватить и привести с собою хорошего «языка» — штабного или артиллерийского
офицера. Но это — как бог даст. Мальчика же они взяли с собой за проводника,
потому что он отлично знал эту болотистую, труднопроходимую местность.
Впрочем, если бы Ваню к этому времени успели помыть в
баньке, остричь и обмундировать, его бы вряд ли взяли в разведку. Но пастушку
повезло. Неожиданно, как это всегда бывает на фронте, батарея была брошена из
резерва прямо в бой. Опять всё смешалось. Тылы отстали. Ни о какой баньке пока
не могло быть и речи. И Ваня передвигался со взводом управления в своём
натуральном виде — заросший, нечёсаный, босой, с холщовой торбой, — настоящий
деревенский пастушок.
Какому немцу, встретившему мальчика у себя в тылу, могло
прийти в голову, что это неприятельский разведчик? В таком виде Ваня мог пройти
куда угодно, не возбуждая никаких подозрений. Лучшего проводника и не
придумаешь.
Кроме того, Ваня очень просился. Он так жалобно повторял:
«Дяденька, возьмите меня с собой! Ну что вам стоит? Я здесь каждый кустик знаю.
Я вас так проведу, что ни один немец не заметит. Вы мне только спасибо скажете.
Дяденька!»
Он ходил за разведчиками по пятам. Он так умильно и с такой
надеждой смотрел в глаза своими открытыми, ясными глазами. Он так робко трогал
за рукав… Одним словом, они его взяли на свой риск. Но взяли они его не просто
так.
Прежде они, как и подобало хорошим разведчикам, обсудили это
дело основательно, всесторонне, по-хозяйски. Они решили, что Ваня будет их
проводником, и поставили ему точное, строго ограниченное задание.
Это боевое задание заключалось в том, что пастушок должен
был идти впереди разведчиков, показывая дорогу и предупреждая об опасности.
Для того чтобы Ваня ещё больше походил на пастушонка и не
имел подозрительного вида человека, шатающегося в немецком расположении без
дела, была придумана лошадь. Мальчик должен был вести за собою лошадь, якобы
убежавшую и теперь найденную.
Подходящую лошадь добыли у обозников во втором эшелоне
полка. Это была старая раненая кляча серой масти, давно уже подлежавшая
исключению из списков. Звали её Серко.
Ваня свил себе из верёвки настоящий пастушеский кнут, сделал
для своего Серко верёвочный повод, и после полуночи, ближе к рассвету, трое
разведчиков — в их числе и Ваня со своей клячей — без особого труда перешли
линию фронта.
Ваня с лошадью, не таясь, шёл впереди, а метрах в ста сзади,
один за другим, след в след, осторожно ползли Горбунов и Биденко.
Пройдя таким образом километра четыре, Ваня внезапно
наткнулся на немецкий пикет.
Было бы неправдой сказать, что он не испугался, когда вдруг
увидел выросшие перед ним, как из-под земли, три тёмные фигуры в плащах и
глубоких касках, похожих на котлы. Ваня почувствовал не то что страх — его
охватил просто ужас. Слишком свежо ещё было в его памяти всё то, что он пережил
за время своего пребывания «под немцами».
Ноги его подкосились, кровь жарко прилила к лицу, в глазах
потемнело. Он задрожал всем телом, делая отчаянные усилия не стучать зубами.
Свет электрического фонарика скользнул по его маленькой
оборванной фигурке, осветил белую костлявую клячу, стоявшую во тьме, как
привидение.
— Ну, какого чёрта ты здесь шляешься ночью, мерзавец! — крикнул
немецкий грубый, простуженный голос.
И в этом каркающем, наглом, презрительном и вместе с тем
безжалостном голосе с какими-то самодовольными горловыми придыханиями мальчику
послышались десятки, сотни слишком хорошо знакомых ему постылых немецких голосов
всех этих комендантов, надзирателей, полевых жандармов, караульных начальников,
патрульных, от которых он получил столько пинков и затрещин.
Он быстро втянул голову в плечи и закрыл её руками, ожидая
немедленного удара. И действительно, он его тотчас получил. Сапог больно пихнул
его в зад, и каркающий голос с придыханием крикнул по-немецки:
— Что же ты молчишь, негодяй? Отвечай, когда тебя
спрашивают. А то ещё раз как дам!
Мальчик не понимал по-немецки. Но смысл немецкой речи был
ему вполне понятен. Он достаточно хорошо, на своей шкуре, изучил этот немецкий
смысл.
И вдруг страх исчез. Всю его душу охватила и потрясла
ярость! Как! Его, солдата Красной Армии, разведчика знаменитой батареи капитана
Енакиева, посмела ударить сапогом какая-то фашистская рванина!
Ванины глаза налились кровью. Ещё миг, и он бы кинулся на
немца, бил бы его кулаками по морде, грыз ему горло. Он знал, что он не один.
Он знал, что рядом-друзья его, верные боевые товарищи. По первому крику они
бросятся на выручку и уложат фашистов всех до одного. Но мальчик так же твёрдо
помнил, что он находился в глубокой разведке, где малейший шум может обнаружить
группу и сорвать выполнение боевого задания.
Тогда он могучим усилием воли подавил в себе ярость и
гордость. Он заставил себя снова превратиться в маленького придурковатого
пастушка, заблудившегося ночью со своей лошадью.
— Ой, дяденька, не бейте! — жалобно захныкал он, делая вид,
что развозит по лицу слёзы. — Я коня своего искал. Насилу нашёл. Целый день и
целую ночь мотался. Заплутал… У, холера! — закричал он, замахиваясь кнутом на
Серко. — Погибели на тебя нету!
Он опять стал хныкать:
