Приглядевшись повнимательнее, я улыбнулся:
– Узнаю, Тамара Осиповна, конечно, узнаю. – Подумал немного и слукавил: – Вы не очень-то изменились.
– Врешь, Бодров, – сказала моя бывшая классная руководительница. – Как всегда, врешь.
У нас были с ней сложные отношения. Тамара Осиповна предрекала моим родителям, что я плохо кончу, что я грубый, разболтанный, совершенно неуправляемый. Я платил ей той же монетой: пакостил на ее уроках при любой возможности, изводил классную дерзостями, прогуливал занятия. Но, когда меня хотели отчислить из школы за выбитую челюсть физрука – я застукал его у замочной скважины девчачьей раздевалки, – именно Тамара Осиповна отстояла меня перед директором и педсоветом.
– Это была не ложь, а комплимент, – успокоил я бывшую классную.
– Что есть одно и то же, Бодров. Спиваешься помаленьку?
– Праздную, Тамара Осиповна.
– Что именно? Новый год по восточному календарю?
– Удачную сделку обмываю, – ответил я, слегка задетый учительским сарказмом. – Сто тысяч долларов. Вот денег, как грязи, девать некуда. – Я выгреб из кармана зеленую наличность и небрежно помахал импровизированным веером перед носом собеседницы. – Через два часа вылетаю в Лондон. Шекспиру от вас привет передать?
Лицо Тамары Осиповны покривилось, как будто я отвесил ей пощечину. Ей было больно, больно по-настоящему. Ведь она боготворила творца «Гамлета» и всю жизнь мечтала побывать в Королевском шекспировском театре в Стрэтфорде, где, как она благоговейно рассказывала, каждый год 23 апреля происходят юбилейные торжества. Ее мечта не сбылась. Англия давно стала совершенно доступной страной, но бывать там могли не постаревшие педагоги, а всякие нувориши. Племя младое, незнакомое, хлещущее по утрам водку, днем шляющееся по массажным и бильярдным, по ночам развлекающееся с гулящими девицами, а между делом ворочающее умопомрачительными деньжищами. Именно так представляла себе Тамара Осиповна современный бизнес, и я своей злой шуткой подтвердил ее худшие опасения. Если ей светило в конце жизни только одно волнующее путешествие – на кладбище, то я, здоровый балбес, один из тех, кого она в глубине души всегда считала вечными недорослями, мог наслаждаться жизнью и путешествовать по всему свету. Это сводило на нет все многолетние усилия и заботы Тамары Осиповны, превращало в ничто ее высшее образование, опыт, эрудицию, перевыполненные социалистические обязательства.
Вот что я прочитал в ее взгляде. И, осторожно тронув бывшую классную руководительницу за локоть, который она поспешила непроизвольно отдернуть, тихо сказал:
– Опять я вру – вы же меня знаете. На самом деле все не так, все шиворот-навыворот. – И с неожиданной искренностью добавил: – Знаете, я бы сейчас все отдал, чтобы опять оказаться в школе. Помните? Лохматый, вредный. А вы вся такая правильная, строгая. Согласились бы еще раз попытаться научить меня уму-разуму?
– Нет, – улыбнулась Тамара Осиповна. – Кого угодно, только не тебя.
Странное дело, это прозвучало совсем не обидно. И, улыбнувшись в ответ, я сказал:
– Как живете, Тамара Осиповна? По-прежнему с двоечниками мучаетесь?
– Нет. – Она покачала головой. – Торгую газетами на улице. Доходы невелики, зато всегда в курсе событий.
– Если я дам вам денег, возьмете? – угрюмо спросил я, заранее зная ответ.
– Нет. Нищенствовать я начну позже, когда совсем состарюсь. Но все равно спасибо. А ты стал другим, Бодров. Глаза у тебя нехорошие, недобрые глаза.
– Я и в школе не был добреньким.
– Нет, не в этом дело. Раньше ты злым притворялся, роль такую играл. А теперь стал таким на самом деле. Советую посмотреться в зеркало и сделать выводы. И водочкой не увлекайся. Честно говоря, не слишком приятно видеть своего бывшего любимчика в таком виде.
– Любимчика? – опешил я.
– Бывшего, – подчеркнула Тамара Осиповна и пошла прочь, опасливо семеня на скользких участках.
А я смотрел ей вслед, пытаясь понять, отчего это с любимчиком, если он даже бывший, не захотели попрощаться?
2
Металлическая дверь Марининой квартиры болталась не то чтобы нараспашку, но была слегка приоткрыта, и сверкающие клыки хитроумных замков бесцельно скалились в пустоту. На яично-желтом паркете прихожей лежала пятнистая туша дога, которого при жизни величали Джерри. У него была проломлена башка. Когда меня выводили под белы рученьки, дог был жив-здоров, хотя выглядел угнетенным после полученной трепки. Что произошло в квартире за минувшую ночь?
Переступив через собаку, я нашел ладонью ребристую рукоять пистолета, а потом двинулся дальше, стараясь делать это беззвучно.
Явственный аромат кофе заманил меня в кухню, где обнаружилась уже знакомая мне стервочка с ласковым именем Верунчик. Голоногая, в какой-то невообразимой черной распашонке, разорванной на плече, она уставилась на меня своими бесцветными глазищами и ошеломленно спросила:
– Ты?
– Граф Монте-Кристо, – представился я. – Слышала о таком?
– Это шампанское? Или одеколон? – Верка пятилась от меня все дальше, хотя пистолет я уже оставил в покое, не желая попусту напрягать и без того перепуганную девчонку.
– Классику надо знать, – наставительно сказал я, невольно вспомнив уроки своей бывшей учительницы. – Ты думала, я на нарах парюсь благодаря тебе, а я – вот он, свободный и очень сердитый. Как человек благородный, я готов тебя простить, но только если ты попросишь извинения очень убедительно.
– Извини, что мало, – злорадно осклабилась Верка и взобралась с ногами на табурет, зачем-то шаря рукой в недрах сверкающей вытяжки.
– Почему дверь открыта? – строго спросил я, целомудренно удерживая взор на уровне Веркиных коленей. Поскольку я нуждался в кормежке и крыше над головой, следовало как-то наладить контакт с подрастающим поколением.
– Гости были, – запыхтела Верка, продолжая копошиться под колпаком вытяжки, отчего ее распашонка неумолимо задиралась все выше и выше. – Погостили и ушли, не попрощавшись.
Глаза никак не хотели ограничиваться коленями, поэтому пришлось отвести их подальше – в окно, за которым маячил серый городской пейзаж под белесыми небесами.
– А где Марина?
– Отдыхает, – пропыхтела Верка, – устала после приема гостей.
С этими словами она спрыгнула с табурета и замерла напротив меня, сжимая обеими руками пузатенький блестящий револьвер с коротким стволом. В кухне было достаточно светло, чтобы заметить в направленном на меня дуле перемычку, которую ставят на газовом оружии.
– «Перфект»? – осведомился я с видом знатока. – Хорошая игрушка. Восьмой калибр. Когда я был помоложе и поглупее – как ты сейчас, – я мечтал о таком же.
Произнося эти обманчиво-миролюбивые фразы, я незаметно шел на сближение с Веркой, примериваясь к направленному на меня стволу.
