– А если спецназовец не вернется с задания? – предположил Конягин. – Если он с компьютером сгинет? Тогда как?
Завадский подпрыгнул так резво, словно из сиденья его кресла внезапно высунулся острый шип:
– Нет, ты определенно спятил! ГРУ как дракон о ста головах. Одну срубишь, а остальные в тебя вцепятся и порвут, как Тузик – грелку. Что за нелепые идеи? Сколько вчера на грудь принял, признавайся?
– Норму, – отрезал Конягин, взгляд которого стал застывшим, как у человека, находящегося в гипнотическом трансе. – Это к делу не относится. Ты вникай, вникай, Николай. Спецназовца нужно нанять бывшего. Уволенного в запас не по состоянию здоровья, а, к примеру, за дисциплинарные взыскания. Мы его не приказом на задание пошлем, смекаешь? Денег посулим, восстановить на службе пообещаем. Списанный служебный пес, забытый всеми волкодав. Кто такого хватится?
– Так. – Завадский заерзал на месте. Если в его кресле и торчал шип, то теперь он как бы вминал его задницей обратно. – И что, есть у тебя на примете такой герой?
– Есть.
– Кто таков?
– Сейчас узнаешь, – пообещал Конягин, вставая. – Схожу к себе за личным делом одного прелюбопытного товарища. Я давно за ним наблюдаю. Как чувствовал, что однажды пригодится. – Он направился к выходу.
– У тебя и на меня дело заведено? – крикнул Завадский ему вдогонку.
Заместитель замер. Обернулся через плечо и отрицательно покачал головой. А начальник штаба вместо облегчения почувствовал такой приступ изжоги, что, оставшись один, согнулся пополам в своем кресле, нашептывая искривившимися губами:
– Ох, доля моя проклятая. Устал я жить в этом сраном гадюшнике, ох устал. Помереть бы, да так, чтобы разом, без боли… Но ведь не дадут, не позволят…
Кого он имел в виду? Уж не ангелов ли небесных, в которых сроду не верил?
* * *
К тому моменту, когда Конягин возвратился в кабинет с тощей папочкой в руках, генерал-майор Завадский успел не только справиться с припадком отчаяния, но и опрокинуть полстакана неразведенного спирта. Точнее говоря, сначала он принял на грудь, а потом уж расслабился. Свекольная окраска генеральской физиономии сделалась от этого только интенсивнее, зато на сердце полегчало. Хоть песни пой. Из полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…
– Ну, что там у тебя? – спросил Завадский, перемалывая зубами миндальный орешек. – Хвастайся, заместитель.
Ноздри Конягина чутко шевельнулись:
– Кажется, водочкой попахивает.
– У тебя одно на уме, Павлуша. – Тон начальника был сух и укоризнен. – Не до водки сейчас. Излагай.
– Вот, тут все написано.
Представив себе, как он станет читать дело, отлавливая одним глазом расползающиеся строчки текста, Завадский возвратил придвинутую папку обратно:
– Доложи устно. Ты же знаешь, я на слух лучше воспринимаю.
– Да знаю, знаю, – проворчал Конягин, косясь на шкаф, в котором начальник держал запасы спиртного, пополнявшиеся столь же регулярно, сколь и опустошавшиеся.
– Тогда докладывай, – поторопил Завадский, тоже поглядывая в сторону заветного шкафа. – Четко и ясно, без лирики. А то начнешь заливать, как тот соловей российский, славный птах…
Лицо заговорившего Конягина сделалось недовольным, но по мере того, как он заново знакомился с делом Михаила Алексеевича Хвата, кислая мина сходила на нет.
– Начинал в Афганистане… Три ордена… Два ранения…
– Угу, – благосклонно кивал Завадский, – угу… угу…
На самом деле он внимал заместителю вполуха. Какая разница, где воевал и чем занимался этот капитан Хват, если жить ему осталось всего ничего? Как и Конягину. Таких проколов прощать нельзя, не то за первым последует второй, а там пошла писать губерния… Или плясать?.. Гадая об этом, он пропустил почти весь текст объективки и вынырнул из хмельной задумчивости не раньше, чем Конягин провозгласил голосом председателя трибунала:
– Уволен из рядов армии во время боевых действий в Чечне.
– О как! – восхитился Завадский. – Так наш майор, оказывается, дезертир?
– Наш капитан не дослужился до майора, – возразил заместитель. – Как в той песне Высоцкого…
– Отставить песни. По существу давай.
Конягин оторвался от дела Хвата и, немного рисуясь, доложил:
– По существу я при этом инциденте лично присутствовал. Еще будучи полковником.
– Ну-ка, ну-ка… – Заинтригованный Завадский прочистил сразу оба уха одновременно и откинулся на спинку кресла.
– Он шибко принципиальным оказался, наш капитан, – ухмыльнулся Конягин. – Вообрази: начало девяносто пятого года, город Грозный, сепаратисты нас чешут в хвост и гриву, Ельцин через каждый час в штаб названивает, приказывает сломать хребет чеченской гадине, понимаешь. – Он довольно похоже изобразил гнусавый голос негодующего президента. – А тут какой-то капитанишко возникает, как… как…
– Чирей на заднице, – подсказал Завадский.
– Точно, – подтвердил Конягин. – Он роту самовольно распустил, представляешь? Ему пополнение прислали, курсантиков спецназовских. Давай, мол, Хват, покажи, на что твои орлы способны, веди их на штурм аэропорта. А он в ответ: в бой молодняк не пошлю, требую хотя бы две недели на подготовку личного состава к ведению боевых действий.
– Требует он! – возмутился Завадский так, словно строптивый капитан лично ему осмелился норов показывать.
– Между нами, девочками, говоря, – Конягин понизил голос, – решение Хвата было обоснованным. Ну спецназовцы, ну уже чуток натасканные, так ведь еще не настоящие, пороху не нюхавшие. Их покрошили бы в первый же день, всех сразу… и покрошили, только чуть позже, когда капитана уволили.
– За что?
– А за что солдат убивают? Доля у них такая. Аты-баты, шли солдаты, аты-баты, на войну…
– Я спрашиваю, за что Хвата турнули? – поморщился Завадский, которого мало интересовала судьба рядового состава. – По какой статье?
Конягин нахмурился:
– Выгнали его с позором, как законченного труса и дезертира. Чтобы другим неповадно было.
– Почему под суд не отдали?
– Сжалились, все-таки геройский был офицер, бедовый. Кроме того, в ГРУ у него высокие заступники нашлись, вмешались, дело велели спустить на тормозах… Так что официальной причиной увольнения капитана стали, э-э… так называемые «действия, повлекшие угрозу для жизни подчиненных».
– То есть еще и поддели его на прощание? Его же салом по его же мусалам, так?
– Вроде того.
– Восстанавливаться Хват пытался? Жалобы строчил?
– Нет, – покачал головой Конягин. – Гордый очень. Патриот, мля.
– Это хорошо, – кивнул Завадский. – Нам это на руку. Хвата надо не только материально заинтересовать, но и на его патриотической струнке сыграть. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой» и тому подобное. Улавливаешь мою мысль?
