«Эх, Катьку бы сейчас», – тоскливо подумал Садамчик.
Статья 133. Понуждение к действиям сексуального характера.
«И еще раз Катьку. Лучше хором, лучше хором». Статья 134. Половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста.
Садамчик заерзал на животе, ощущая прилив крови к паху. Жаль, что в поселке не видать этих самых лиц, не достигших шестнадцатилетнего возраста. Их команде не помешало бы оттянуться по полной программе. Он, Жасман и Марат втроем отымели бы целую стаю маленьких лебедей. Как в том анекдоте, когда подсудимого спрашивают, признает ли он себя виновным в групповом изнасиловании. «Признаю», – говорит мужик. Судья командует конвою: «Введите группу потерпевших».
– Что это ты задом двигаешь, как хорек во время случки?
– А? – Садамчик не сразу сообразил, откуда прозвучал неожиданный вопрос, а когда оглянулся через плечо, увидел возвышающегося над собой Громова. Сменившего кожанку на затрапезный свитер. Со свежей царапиной на щеке. Но от этого не менее опасного.
– Я к тебе обращаюсь, хорек.
Пистолетное дуло, направленное Садамчику в лоб, было черным-черным. Глядеть в него было страшно-страшно.
«Сейчас обоссусь, – отстраненно подумал Садамчик и так же отстраненно сказал себе: – Это ерунда. Обоссанный, но живой – это не так уж плохо».
– Ты всегда под себя ходишь? – поинтересовался Громов, наблюдая за тем, как штаны Садамчика пропитываются мочой. – А потому притаился в этом укромном уголке?
– Я это… в засаде. Меня назначили… Лежу вот.
– Меня поджидаешь, м-м?
– Ага, поджидаю. Чтобы, значит, по ногам…
Садамчик и сам не знал, для чего лепечет эту галиматью. Просто нужно было что-то говорить. Разве можно отмалчиваться, когда на тебя направлен вороненый ствол, на котором еще сохранился нагар после расстрела твоих товарищей.
– Убери-ка ручонки с автомата. Стрелять ведь перехотелось?
– Перехотелось… Вернее, я с самого начала не хотел. Это они. Говорят: «Бей по ногам – мы позже подключимся».
– Руки заложи за спину. – Пистолет в руке Громова требовательно дернулся. – Уткнись носом в землю и не оборачивайся. Очень уж мне твоя харя за сегодняшний день надоела. Лучше ее мне не показывай.
– По ногам, только по ногам, брат, – пробубнил Садамчик, принимая рекомендованную ему позу.
Громов понимающе покивал. Похожую тактику когда-то применяли арабские снайперы в Чечне. Иногда они не убивали жертву наповал, а метили по ногам, чтобы раненый не убежал. Подстрелят горемыку на открытой местности и ждут, шоколадки посасывая. Раненые кричат, зовут на помощь, а тех, кто рискнет к ним сунуться, расстреливали, как в тире. Восток – дело тонкое.
– Это все они, – с жаром повторил Садамчик, встревоженный затянувшейся паузой за своей спиной. – Жасман и Марат. Мое дело маленькое, брат. Я человек мирный, брат. Хочу летом уехать в Москву, в институт поступать. Не надо меня убивать, брат.
– Почему? – удивился Громов.
– Ну как же! Я тут случайно. Временно. Я даже не стану лета дожидаться, брат. Хоть прямо сегодня сяду в поезд и уеду. Я врачом мечтаю стать, медицинским работником.
– Врешь. Ты мечтал стать бандитом и стал им. У тебя в изголовье автомат, под тобой лужа. Нравится тебе такая жизнь?
– Нет, брат, – с неожиданной искренностью заявил Садамчик. – Плохая это жизнь. Хуже собачьей.
– Не хуже и не лучше, – возразил Громов. – Точно такая же. Тут свора бродячих псов промышляет, видел ее? Так вот, ваша банда ничем от нее не отличается. И конец ваш будет одинаковый.
– Какой? – быстро спросил Садамчик.
Громов его реплику проигнорировал.
– Знаешь, за что я вас, бандитов, больше всего ненавижу? – сказал он. – За то, что вы хорошее слово «брат» у нормальных мужиков украли и присвоили. Братан, братела, братуха, братва… Какие вы друг другу братья, хорек? Мне умирающий товарищ говорил: «брат», и это было правильно, потому что мы с ним кровью породнились, своей собственной и чужой.
– Я понял, понял, – выпалил Садамчик. Его голова, опирающаяся на воткнутый в землю подбородок, подпрыгивала на каждом слоге.
– Ничего ты не понял, хорек.
– Не буду больше называть тебя братом, никогда не буду.
– А вот тут ты в точку попал. Никогда.
– А! – вскрикнул Садамчик, когда в его поясницу уперлось колено Громова. – Нет! – взмолился он, когда жесткая ладонь ухватила его за нижнюю челюсть.
Треск собственной сломанной шеи прозвучал для него оглушительно, словно выстрел. Те две или три секунды, которые он прожил после этого, показались ему вечностью, но вечностью, промелькнувшей как миг.
Громов встал, держа в руке автомат убитого врага. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Они были разной крови – Громов и дикие псы. Даже те, которые выучились говорить по-человечески.
Тем более те, которые выучились говорить по-человечески.
* * *
Маленькая мужская фигурка в джинсах и кожанке прохаживалась по дороге, явно не намереваясь предпринимать какие-то более решительные действия. Белая «семерка» стояла неподалеку, не обнаруживая ни малейших признаков жизни. Сгущались сумерки.
– Громов сюда не сунется, я же говорил, – угрюмо заключил Марат. – Так и будет там торчать. До темноты.
– Ну и пусть торчит, – сказал Жасман, выпустив сквозь зубы струйку белой пенистой слюны, поминутно заполнявшей его рот.
– Да? А если он заявится ночью?
– Ночью?
– И если это будет уже не он?
Кожа Жасмана покрылась пупырышками, волосы на его теле вздыбились, как будто их тронуло дыхание неведомого чудища, готового выйти из мрака. Этот мрак уже начал скапливаться по углам чердака и внутри парней, набитых суевериями по самые маковки.
В соответствии с древним казахским преданием, в степях обитали целые легионы жутких тварей – мертвенно-бледных и сине-багровых, мохнатых и гниющих заживо. В основном это духи и привидения тех, кто был проклят еще при жизни, чтобы после смерти бродить вокруг человеческого жилья, зазывая доверчивых тоненькими жалобными голосами. А еще в степи можно встретить злобных великанов, спящих на ходу. Стоит выдать себя движением или шумом, как великан мгновенно очнется от крепкого сна и ринется в погоню. Много опасностей подстерегает в степи: прикидывающиеся кустами ядовитые лохмотья, бледные вонючки, танцующие тени, блуждающие огоньки. Но хуже всех коварный оборотень Манука, способный принять облик одинокого путника, попавшегося ему на дороге. Прикинувшись этим человеком, Манука запросто может войти в поселок, выкрикивая имена новых жертв: «Мара-а-ат!.. Жасма-а-ан!..»
Парни переглянулись. Главарь выглядел несколько хуже своего верного нукера. Он подозревал, что отыскать его будет легче, чем Марата. Потому что показывать дорогу оборотню может вызваться Катька. И глазницы, залепленные землей, не будут ей помехой.
