– В каком смысле?
– В том смысле, что плохие шутки чреваты плохими последствиями.
– Прошу извинить, – промямлил таможенник, пытаясь пристроить руки так, чтобы они ему не мешали. Его напарник, притворившийся поглощенным перетасовыванием путевых листов, бочком-бочком убрался подальше, куда-то в тень.
– Вы начальник смены? – осведомился Громов у загрустившего шутника.
– Так точно, начальник. Досмотр закончен. Можете следовать дальше.
– Сначала я должен задать вам пару вопросов.
– Задавайте. – Решив, что держать руки за спиной не слишком удобно, таможенник вытянул их по швам.
Чем внимательнее смотрел на него Громов, тем вежливее и разговорчивее он становился, причем, что удивительно, совершенно даром, без всяких подачек, что вообще-то не свойственно работникам российской таможни. По его словам, колонна из трех «КрАЗов» и «Жигулей» шестой модели на контрольно-пропускном пункте не появлялась. Отрапортовав об этом Громову, начальник смены испарился с проворством заправского мага, а вместо него перед Громовым возник бравый лейтенант пограничных войск. За ним следовал тенью автоматчик с глазами татаро-монгольского завоевателя. Пограничник перелистал протянутые паспорта, угрюмо ознакомился с эфэсбэшным удостоверением и, заглянув для порядка в темный салон «семерки», махнул рукой:
– Ладно, езжайте.
– Я лучше в объезд, как все, – скромно сказал Громов.
– В объезд так в объезд, – пожал плечами лейтенант. – Мне без разницы. Нынче все кому не лень туда-сюда мотаются.
– А как же граница нашей родины?
– Пусть мне родина за прошлый год довольствие выплатит, тогда и о границах ее позаботимся, – сказал лейтенант.
В том, как сплюнул на землю косоглазый автоматчик, ощущалось его полное согласие с командирским мнением.
А Громову стало муторно, как будто он заглянул в выгребную яму.
* * *
Это была последняя остановка на территории России. Через полчаса «семерка» уже катила по бескрайним казахским просторам, а оранжевая луна сопровождала ее, скользя по небу на манер неотвязного спутника-шпиона. Освещенные ею тучи дыбились, как горы, бездонное небо пугало своими масштабами, черная равнина выглядела абсолютно безжизненной. Приняв мерцающие справа огоньки за светящиеся окна далеких домов, Громов вскоре убедился, что огоньки двигаются параллельным курсом, и понял, что это либо степные волки, либо одичавшие собаки, которым надоело питаться дохлыми воронами и сусликами. Прибавив скорость, насколько это позволяла едва приметная грунтовая дорога, Громов оставил стаю далеко позади, и машину проводил разочарованный вой в десяток глоток.
Серая лента перед глазами то светлела, то темнела, а на периферии зрения все чаще возникали красочные вспышки. Это означало, что Громов устал. Не влететь бы на скорости в канаву или в одну из тех глубоких рытвин, которые попадались все чаще. Но попросить Королькова сменить его на водительском сиденье не позволяла гордость. Стоит проявить слабость перед окружающими, как ты и впрямь начинаешь испытывать ее, теряя силы, уверенность, решимость. Усталость как простуда. Ты или переносишь ее на ногах, или совершенно расклеиваешься. Надо терпеть. Пока терпишь ты, придется терпеть и твоим спутникам.
Придерживая руль локтем левой руки, Громов сунул руку под сиденье, нащупал пластиковую бутылку с минеральной водой, зубами ствинтил колпачок, сделал пару глотков. Немного полегчало. Впереди вспыхнули фары встречной машины, пришлось взяться за руль обеими руками. В ночное время вполне можно натолкнуться на контрабандистов, доставляющих в Россию спирт. Если они хлебнули этого самого спирта на дорожку, то разминаться с ними следует как можно аккуратнее.
Ослепив Громова дальним светом, встречный автомобиль, оказавшийся бензовозом, растворился в ночи. Потом справа промелькнул обгорелый остов тракторного прицепа, после чего дорога опять сделалась абсолютно пустынной.
Монотонно работал двигатель. Время от времени хрустели под колесами высохшие стебли бурьяна. Будто по чьим-то костям, разбросанным по равнине, едешь.
Промоины попадались все чаще и чаще, «семерка» то проседала до самого днища, то взлетала вверх, жалобно поскрипывая рессорами.
Пробудившийся от тряски Корольков поморгал глазами, пытаясь определить, где кончается степь, а где начинается небо. Не определил. Протяжно зевнул. Поерзал, выбирая позу поудобнее, и хрипло поделился своими наблюдениями:
– Луна как солнце, а все равно темно. Странно, да?
– В старину луну называли волчьим солнцем, – сказал Громов. – Очень подходящее название.
– Не хотел бы я жить в старину, – признался Корольков, пытаясь распрямить ноги. – Жуткие времена – набеги, междоусобицы. Того и гляди пикой проткнут или секирой рубанут по башке.
– Но и ты можешь кого-нибудь проткнуть. Или рубануть, если захочется.
– Что же в этом хорошего?
– Ничего, – согласился Громов. – В жизни вообще мало хорошего, если разобраться. Плохого куда больше. Вот попробуй припомнить все радостные моменты своей биографии, и ты убедишься, что их можно пересчитать по пальцам. Счастья с гулькин нос, зато огорчений воз и маленькая тележка.
«Семерка» проскрежетала днищем по земле, накренилась, подпрыгнула, подбросив Королькова до потолка.
– Вы рассуждаете так, будто вся жизнь из сплошных неприятностей состоит, – возразил он, предвкушая победу в затеявшемся споре. – Кто-то из великих сказал, что за каждой черной полосой обязательно следует новая…
– Еще более черная, еще более широкая, – перебил его Громов. – Я, конечно, человек маленький, но скажу тебе так: все эти теории насчет взлетов и падений яйца выеденного не стоят. Тебя несет куда-то по кочкам, швыряет как попало, а ты называешь это чередой взлетов и падений. Звучит красиво, спору нет. Но вся задница у тебя в синяках, на тебе живого места нет, а впереди все та же полоса препятствий, на которой ты однажды подохнешь.
– Разве вас… нас… заставляют преодолевать эту полосу? – Корольков поднял и опустил плечи. – По-моему, каждый живет так, как ему нравится.
– М-м, вот как? – усмехнулся Громов. – Но мы с тобой едем по этой раздолбанной дороге не потому, что нам этого так уж хочется, верно? Лично я предпочел бы совсем другой маршрут, совсем другие обстоятельства. Да и ты, полагаю, тоже. Но мы здесь, – он ударил ладонью по рулю, – именно на этом пути, именно здесь.
– Свобода выбора…
– Только не говори мне о свободе выбора, парень. Есть необходимость, есть обстоятельства, есть долг, в конце концов. Что касается свободы выбора, то у нас ее не больше, чем у бильярдных шаров, которые гоняют по столу.
– Кто гоняет?
– Бессмысленный вопрос. Бильярдный шар не должен проявлять любопытства. Его дело катиться.
– Я не шар, – обиделся Корольков, зачем-то оглаживая голову.
