Он не кричал, не бегал по комнате и не брызгался слюной. Это было очень скверное предзнаменование. Лихорадочно взвесив все «за» и «против», Даша поняла, что, если ей немедленно не удастся переломить ситуацию, все произойдет именно так, как пообещал ей неумолимый супруг. Ему срочно требовалось выплеснуть наружу все накопившиеся громы и молнии. «Значит, без громоотвода не обойтись», – решила Даша.
– Эх, Саша, Сашенька… – Она зябко закуталась в кимоно, стремясь выглядеть беззащитной и хрупкой. – Вот ты кричишь на меня, всякими глупостями попрекаешь, из дома выгнать собираешься… И ведь даже не поинтересовался, каково мне было, когда я оказалась один на один с этим вооруженным психопатом, с этим насильником и грабителем…
– Насильником? – тупо переспросил Мамонтов. Похоже, из всей Дашиной увертюры только это слово дошло до его сознания.
– Да. – Она понизила голос до едва слышного шепота, поэтому на всякий случай кивнула, чтобы быть правильно понятой.
– Насильником! – угрожающе повторил Мамонтов и опять задышал так часто и сипло, словно внутри него возобновился процесс бурления. Не один только его возмущенный разум – он весь кипел, до основания.
Горестно понурившись, Даша искоса бросила на мужа быстрый взгляд, желая удостовериться, что затронула ту самую струну, с помощью которой можно переключить его внимание на проблемы более значительные, чем ревность.
Жалость, вот как называлась эта струна. И Даша осторожно продолжила играть на ней свою душещипательную мелодию.
– Этот подонок… – Она сделала вид, что не в силах продолжать, и, лишь дождавшись нетерпеливого понукания, опустила голову еще ниже и прошептала: – Он… Он надругался надо мной…
– Что? Говори громче! Ни хрена не слышу!
С неожиданным проворством подскочив к Даше, Мамонтов схватил ее за подбородок и заставил поднять лицо с успевшими повлажнеть глазами.
– Над твоей женой надругались! – воскликнула она уже во весь голос, постепенно преисполняясь неподдельным гневом. – Ее оскорбили, унизили! А ты, вместо того чтобы отыскать и наказать мерзавца, устраиваешь идиотские допросы, выясняешь отношения! – Даша вырвала подбородок из пальцев мужа, задрала его как можно выше и с горечью закончила: – Эх ты, защитник, называется!.. Как же только тебе не стыдно!
– Мне? – Мамонтов задохнулся и выпучил глаза так сильно, что белки округлились и увеличились до размеров шариков для пинг-понга.
– Ну да, конечно. – Даша опять понурилась и понизила голос. – Стыдно должно быть мне одной. За то, что я, слабая, беззащитная женщина, оказавшись лицом к лицу с ненормальным маньяком… – Она резко отвернулась от мужа, стремительно отошла от него и бросилась ничком на кровать.
«Голубой шелк на черном атласном покрывале – это должно смотреться здорово», – подумала Даша. К тому же при падении на кровать кимоно очень удачно обнажило ее длинные ноги. При этом ее больше всего волновало, как выглядят пятки, которые она уже давно ленилась обработать пемзой. Это был единственный изъян в разыгрываемой ею сцене, но она справедливо полагала, что пятки не привлекут слишком пристального внимания супруга.
Свистящий вдох, клокочущий выдох. Это повторялось за ее спиной так долго, что Даша вообразила себя какой-то Анной Карениной, улегшейся на рельсы. К ее облегчению, паровоз замер на месте. Стоял пока что на запасном пути, не зная, в какую сторону ему тронуться: беспощадно давить ли провинившуюся Дашу или мчаться на поиски ее обидчика.
Даша несколько раз всхлипнула и немного поерзала на покрывале, полагая, что вид ее доверчиво оголившейся попки вызовет у мужа должные отеческие чувства. Мол, отшлепай, прости и прижми к своей широкой груди. «К своей потной, жирной груди с отвратительными бабскими сиськами», – поправилась она мысленно.
Позади тихонько звякнула пряжка расстегиваемого ремня, прозвучало короткое шуршание. Даша уж решила, что ее ждет короткая бурная случка с последующим примирением, когда вслед за свистом рассекаемого воздуха ее ягодицы обожгло такой жгучей болью, что из глаз брызнули слезы, на этот раз выстраданные по-настоящему.
– Ай! – крикнула она очень по-детски, но, прежде чем успела проворно перевернуться на спину, заработала по заднице еще один хлесткий удар ремнем, таким же неумолимым, как тот крокодил, из кожи которого он был сработан.
– Это для профилактики, – пояснил Мамонтов. – Чтобы жизнь медом не казалась. А теперь я тебя слушаю. Внимательно. И лучше бы тебе говорить правду, если не хочешь заработать пряжкой по своей… по своей… – Отдышавшись, он с трудом закончил: – Наглой… физиономии…
По-разбойничьи присвистнув, ремень описал в воздухе замысловатую петлю и сшиб с тумбочки свадебную фотографию.
Даша очень живо представила себе, как будет выглядеть после подобного удара. Заплывший глаз. Распухшие губы. Или вообще уродливый провал в недавно отремонтированных зубах. После этого ей захотелось быть очень искренней и многословной, и ее убивало, что муж не давал ей довести ни одной тирады до конца.
– Я ни в чем не виновата! – взвизгнула она, и тут же, пресекая продолжение, последовало угрюмое:
– А кто виноват?
– Этот псих из «Тойоты»! – продолжала Даша все тем же пронзительным голосом. – Он…
– Он высмотрел на дороге одинокую поблядушку на дорогой машине, – вкрадчиво уточнил Мамонтов. – Она возвращалась из Москвы от своего хахаля. Покусанная, исцелованная. Естественно, мимо такой шлюхи трудно проехать мимо. Он не проехал… И что было дальше?
– Кошмар был, вот что! – Дашин голос начал постепенно падать, как стрелка барометра, почуявшая надвигающуюся бурю. – Подходит он, значит, и…
– …И говорит, – перебил ее Мамонтов, улыбчиво раздвигая бульдожьи щеки. – Мол, говорит, дорогая, давай я тебя как бы изнасилую, а ты как бы испугайся и не оказывай сопротивления… Так?
– Да ты что! – возмутилась Даша.
Она уже пожалела, что обрядилась в это дурацкое коротенькое кимоно, а не в какой-нибудь толстый халат до пят. Теперь не удавалось даже коленки как следует прикрыть, а Мамонтову это, похоже, нравилось.
Вжих! Ремень сшиб на пол еще одну фотографию, особенно любимую Дашей, ту, на которой она целовалась с милым мохнатым осликом на морском побережье. Эта радость случилась целых пять лет назад, но все равно Даше стало обидно, ей показалось, что Мамонтов разбил вдребезги всю ее молодость, раздробил на мелкие осколки все ее светлые воспоминания, да так беспощадно, что из них уже никогда не удастся составить целостную картинку.
– Сволочь! – крикнула она.
Если бы это случилось мгновением позже, она не успела бы высказаться столь живо, поскольку ременная пряжка, лихо присвистнув, проехалась по ее губам. Даша обожала яркие тона помады, но то, что приключилось с ее ртом после соприкосновения с металлической пряжкой, не шло ни в какое сравнение с искусственным макияжем. Раздавленные вишни – вот во что превратились Дашины губы. Сочные и колоритные, хотя ее это ничуть не обрадовало.
