– Хочу принести вам свои извинения, мадам, – заговорил Роман, когда до алых губ, зависших над белым мехом, оставалось три шага. – Мы ведь не какие-то разбойники с большой дороги, поверьте… – Продолжая продвигаться вперед, он, как бы невзначай, потеснил шубейку таким образом, чтобы и ее, и его самого заслонил могучий корпус вороного джипа. С этого момента его тон и манера разговаривать резко изменились. – Убери телефон, кошка ангорская! Спрячь его подальше, не нервируй меня!
– Куда? – растерянно пролепетали алые губы.
Роман вырвал темно-коричневый телефонный складень из слабо сопротивляющихся пальцев и метнул его коротким взмахом прочь.
– В чем дело?!
– Дело в том, – процедил он, глядя прямо в глаза, часто моргающие напротив, – что мне кое-что от тебя нужно.
Ее глаза округлились так, что все косметические ухищрения по их удлинению пошли насмарку.
– Что именно?
– Оружие. В твоей тачке обязательно должно быть оружие. Такие рахитичные куколки не могут полагаться на собственные силенки, я правильно говорю?
– Правильно… То есть, извините, нет… Никакого оружия я с собой не вожу. Обычно меня сопровождают охранники и…
Роману стало так скучно, что, не дожидаясь конца фразы, он смазал тыльной стороной ладони по жирным извивающимся червям, которые незнакомка с помощью помады постаралась замаскировать под губы. Единственно, о чем он пожалел, когда увидел в ее глазах слезы и боль, так это о том, что не поступил так с самого начала.
– Становись на колени, обслужишь меня, – сказал он будничным тоном. – По-походному, быстренько. Не убивать же тебя, в самом деле? Кому-то ведь ты, наверное, дорога, кошка облезлая? – Роман дважды коротко хохотнул, словно откашлялся, прежде чем задать новый издевательский вопрос: – Есть кому тебя пожалеть, если с тобой прямо сейчас произойдет что-нибудь нехорошее?
– Есть… – Алые червяки уныло провисли. – Муж…
– Вот уж кому счастье подвалило! – окончательно развеселился Роман и, выглянув из-за джипа, помахал ручкой белобрысому напарнику, перетаптывающемуся в отдалении: мол, не переживай, я скоро. – Про мужа мне слушать некогда, – говорил он между тем незнакомке. – Время поджимает. Так что у тебя на все про все ровно три минуты. Не уложишься, отрежу твою разукрашенную голову к чертовой матери.
– Действуй! – распорядился он. – Все делай сама, от начала до конца.
Наверное, в его взгляде и тоне появилось нечто такое, что не располагало к долгим дискуссиям. Шубка склонилась перед ним на том самом месте, куда повелительно указывал его палец. В отведенное ей время она никак не укладывалась, поэтому Роман помогал ей, как мог, обращаясь с прильнувшей к нему головой так, словно она действительно была неживая. Он натягивал ее на себя за волосы, собранные в кулаки, он грубо ударял ее затылком о дверцу джипа и при этом брезгливо смотрел в сторону, не снисходя до того, чтобы опустить взгляд.
Горячее дыхание и холодок испаряющейся слюны – на него это действовало бодряще, как контрастный душ. Посапывание и чмокание внизу представлялись ему звуками, издаваемыми огромной присосавшейся пиявкой. В этом тоже были свои плюсы и минусы: наслаждение и отвращение. Пиявку хотелось одновременно и поощрительно погладить за усердие, и раздавить.
Роман не сделал ни того, ни другого. Когда пришло опустошение, он просто оттолкнул использованную голову, застегнул брюки и пошел к ожидающей его «Тойоте». Он ни разу не оглянулся. Но, представляя, во что превратилась нарядная раскраска оставшихся за спиной губ, не мог удержаться от улыбки.
Потом Роман вел машину и что-то отвечал на вопросительное гудение белобрысого напарника. Пробираясь через заросли к речке, они снова продолжали общаться, вот только на какую тему? Роман не воспринимал ни единого слова из этого диалога, говорил механически, не узнавая собственный голос. Проходя мимо трупа в черном плаще, он остановился специально для того, чтобы пнуть его хорошенько, и оглянулся на Петра, живо воображая, как проделает то же самое с его телом.
В холодную речку пришлось лезть самому, и от этого Роману сделалось так мерзопакостно, что он совершенно не удивился и не обрадовался, когда нашарил на дне тот самый чемоданчик.
Улов между тем был впечатляющим. Когда с помощью отвертки, нашедшейся в «Тойоте», вскрыли тяжелый кейс, он действительно оказался нафаршированным долларами. До отказа. Под завязку.
Распотрошив одну из пачек, Роман насчитал в ней ровно тысячу сотенных купюр. Остальные долларовые брикеты выглядели идентичными, а всего пачек оказалось не два десятка, а три – на целый миллион больше, чем предполагалось. Плюс довесок достоинством в 55 тысяч – эту самую хлипкую пачку Роман почему-то изучил особо, после чего доложил вооруженному наблюдателю:
– Три лимона пятьдесят пять штук… Вполне солидная сумма, Петруха. Интересно, почему мы с тобой не прыгаем от радости?
– А потому, что мне смотреть на тебя радости мало, – пробурчал напарник. – Забирай свой лимон и катись отсюда, пока я добрый. – Его глаза были как раз очень злыми.
Роман внимательно посмотрел на него. Представить, что этот дебил и его долговязая поблядушка станут распоряжаться найденными им миллионами, было выше его сил. Апатия постепенно проходила, уступая место желанию действовать. Роман придал своему лицу сочувствующее выражение и напомнил:
– Твоя Элька ненаглядная… Ее ведь наверняка охраняют? Ты собираешься освобождать ее в одиночку? А как не получится у тебя? Хана тогда девке?
Белобрысый, как и следовало ожидать, призадумался.
– А что, поможешь? – недоверчиво спросил он.
– Мы же теперь как близнецы-братья. – Роман улыбчиво перекосил лицо. – Не могу же я бросить тебя в беде!
– Этот… гуманитарий, что ли? – Петр, по мнению Романа, и раньше смахивал на Иванушку-дурачка, а теперь это сходство усилилось еще больше.
– Нет, – печально признался Роман, покачав головой. – Гуманист из меня, по правде говоря, никакой. Но существуют определенные заповеди, которым я стараюсь следовать. Одна из них гласит: «Путь твой будет совершенен, если выбор подскажет сердце». Это сказал Дзесю, непревзойденный мастер дзен-мондо…
– Мондо! – смачно повторил Петя с интонацией мальчишки, запоминающего новое ругательство, и засмеялся чуточку смущенно.
Роман тоже развеселился, потому что белобрысый дурачок понятия не имел о том, какой именно выбор сделало чужое сердце.
Глава 18
Человеколюбие без прикрас
Элька разглядывала носатого мужчину, примостившегося на бетонном скате над ее головой. Возможно, своим появлением он хотел скрасить ее одиночество, но с такой харей это было сделать затруднительно.
– Что тебе нужно? – спросила она, удивляясь тому, что голос удалось избавить от предательской дрожи.
Вопрос так рассмешил стингеровского подручного, что он чуть не сверзился со своего насеста вниз.
