– Сцепи пальцы. Из ладоней как бы ступенечка получится.
– Ну, сцепила…
«Как бы ступенечка» моментально развалилась под Петиной тяжестью, он даже вторую ногу от пола оторвать не успел. Перепачкал Эльке руки, вот и весь результат.
Потом некоторое время они стояли рядом, но все равно порознь, молча пялясь вверх и дружно гоняя холодный воздух в четыре ноздри. Так продолжалось до тех пор, пока Элька не задумалась вслух:
– Не понимаю, как нас вообще отсюда вытаскивать станут. За волосы, что ли?
Проведя ладонью по своей короткой стрижке, Петр предположил:
– Веревку какую-нибудь бросят… Или палку длинную.
– Палку бро-о-сят! – подтвердила Элька. – Без нее никак, без палки.
Петр почувствовал, что краснеет, и отвернулся, не сообразив, что в темноте цвет его лица не виден.
– Тебя не тронут, – буркнул он. – Я же этот… ультиматумум поставил. – Он задумался, правильно ли выразился, и внес небольшую поправку: – Ультимат. Чтобы, значит, тебя отпустили, а то хрен им, а не чемоданчик!
– Слушай, а что за чемоданчик такой знаменитый? – Элька слегка склонила голову к плечу, выражая крайнее любопытство и желание выяснить, из-за чего затеялась вся эта катавасия.
– Шеф у меня был. Фамилия еврейская – Лехман, ну и сам еврей тоже. Потому что отчество – Иосифович. Вот сегодня утром он…
– Вчера утром, – перебила его Элька. – Сейчас без пяти минут четыре.
– Так темно же! – удивился Петр. – До рассвета еще часа три. Ночь.
– Ладно, проехали, – отмахнулась Элька. – Трави про Лехмана своего. Только без его полной родословной, если можно. Она в Библии есть. Авраам родил Исаака, и так далее…
– И про Лехмана там написано? – восхитился Петр.
– Не знаю, как про Лехмана, а про Иосифа матушка мне что-то талдычила, когда в свою веру пыталась обратить. Но давай ближе к телу, как говорится. Что там шеф твой учудил? Выкладывай, не томи.
Заслышав про тело, Петр неожиданно утратил связность мыслей и затратил некоторое время на вспомогательные междометия, тужась, как забуксовавший самосвал, который никак не может найти колесами надежную точку опоры. Но мало-помалу речь его приобрела необходимую гладкость, и на финишную прямую он вышел с заметным ускорением, торопясь передать всю глубину обуревавших его до сих пор чувств.
Первым приукрашиванием действительности, которое Петр себе позволил, стала замена малой нужды, погнавшей его за обочину загородного шоссе, военной хитростью. Получалось, что он специально засел с пистолетом в засаде, а о своем бесславном бегстве он постарался рассказать как можно более скупо, обойдясь двумя-тремя общими фразами. Новым камнем преткновения оказалось вторжение киллера в квартиру. Дойдя до этого эпизода, Петр задумчиво пошмыгал носом и оказался вдруг ни в каком не в сортире, а в ванной комнате, где принимал контрастный душ. Ну и так далее, вплоть до заблиставшего во мраке зазубренного тесака, заменившего не слишком впечатляющую заточку.
Его очень воодушевляло, что Элька слушает с возрастающим волнением. Она даже ногу чуть не подвернула на коварных клубнях, когда подбиралась к нему поближе, чтобы не пропустить ни единого слова из захватывающего повествования. А приблизившись на расстояние вытянутой руки, эту самую руку не замедлила положить на Петин рукав, как бы боясь, что такой распрекрасный герой сейчас взмоет суперменом в пасмурное небо, и ищи его потом, свищи, неповторимого.
– … Тут он ножом своим острым мне в сердце нацелился, а я ногой с разворота ему по кумполу ка-ак зарядил! – уныло бубнил Петр, кляня мысленно и свой язык без костей, и свою не в меру разыгравшуюся фантазию. – Удар у меня убойный, мало никому не покажется. Кадр этот вместе с дверью на лестничную площадку вышел. – Машинально прикоснувшись к мочке горячего уха, Петр кашлянул и неуверенно приступил к развязке: – Лежит он, значит, отдыхает…
– Большой он был? – перебила его Элька с ощутимым волнением в голосе.
– Ну, как тебе сказать… – Петр помялся немного, а потом честно признался: – Не так чтобы очень. Хлипковатый, росту среднего. Но ведь с автоматом!
– Да я не про бандюгу этого, – досадливо поморщилась Элька.
– Нож? – догадался Петр. – Нож, если разобраться, тоже не очень здоровый, но человека насквозь проткнуть можно.
Он сделал соответствующий жест морковкой, которую зачем-то продолжал держать в руке, а потом скоренько зашвырнул ее в темноту, заподозрив, что она не придает ему воинственности.
– При чем тут нож! – Элька вдруг разнервничалась, отчего в ее голосе прозвучало несколько резких ноток, неприятно царапнувших Петин слух. – Чемоданчик, спрашиваю, большой был?
– Примерно такой. – Петр обозначил обеими руками нечто внушительное, прямоугольной формы.
– Значит, деньжищ там немерено. И, говоришь, в камыши такое богатство забросил? Под какую-то гнилую корягу?
Элька была единственным человеком, кому Петр сказал правду о местонахождении чемоданчика. Любовь с первого взгляда и доверие тоже с первого взгляда – для него это было так же естественно, как дышать. Он не мог понять только одного: почему за свою откровенность он заслужил чуть ли не презрительную интонацию? Именно с ней Элька обратилась к нему секунду назад.
– Деньги? Богатство? – недоуменно спросил он.
– Не плутоний же! – воскликнула Элька тем уничтожающим тоном, который используют женщины, когда сталкиваются с непроходимой мужской тупостью. – Тебе по ушам все кому не лень ездят, а ты и рад их развешивать, как белье на просушку…
Виновато понурившись, как большой пес, распекаемый хозяйкой, Петр призадумался, вспоминая все подозрительные разговоры, которые велись с ним на надоевшую чемоданную тему, и угрюмо поинтересовался:
– Лавешник – это что, не знаешь случайно?
– Случайно знаю. – Элька вызывающе подбоченилась. – Лавешник – это лавэ.
– А лавэ что такое? – не унимался Петр.
– Деньги! Бабло! Бабешники! Первый раз слышишь, что ли? Уу, темнота!
– Тогда я это… дал маху.
– Маху? Ты называешь это «дать маху»?..
Тут полюбившаяся Петру девушка грязно заругалась, да так многословно, что он зашевелил губами, пытаясь поточнее уловить суть заковыристой скороговорки. В прозвучавшей тираде из двух сложноподчиненных предложений упоминалась и йогическая сила, и жизнь звездопротивная, и болт нарезной, и, наконец, хлебало, которым всякие чудаки попусту щелкают, пока их в лапти педиатрические обувают.
– Ты кого имеешь в виду? – пасмурно осведомился Петр, когда живо представил себе чудака в лаптях. Портрет ему не очень-то понравился, поскольку очень уж смахивал на него самого. Стоит почему-то на пригорочке и глупо так ухмыляется, обнове радуясь. – Это я, что ли?
– Не я же! – отмахнулась Элька, голова которой тем временем вертелась по сторонам, выискивая в темноте неизвестно что.
