– Привет, Любаша… Ну, здравствуй, Любаша… Извини, что так поздно, Любаша, но у меня хорошие новости…
Приблизившись к знакомой двери, он твердо решил начать именно с хороших новостей, чтобы разом снять напряжение, которое неизбежно возникнет при столь неожиданном и позднем визите. Коротко нажав кнопку звонка, Роман подкорректировал свою улыбчивую гримаску и уставился в дверной глазок с тем самым неестественным оживлением, которое присутствует на физиономиях у рядовых граждан, когда их снимают для телевидения.
Дверь распахнулась без единого вопроса. Вот только все приветливые заготовки Романа пошли насмарку, потому что на пороге он увидел вовсе даже не Любашу, а хмурого круглоголового крепыша в черной майке и спортивных штанах. Цветом они могли соперничать с первой ярко-зеленой травой. Если только ее слегка притрусить пылью и пеплом.
– Что надо?
Роман поспешно провел ладонью по лицу, как бы вытирая капли дождя, а когда он отнял руку, то сердечной улыбки уже как не бывало.
– Люба… Любовь дома?
Напрасно он употребил полное имя бывшей секретарши: крепышу такая интерпретация совсем не понравилась.
– Любовь, значит, – угрюмо повторил он, прежде чем саркастически хмыкнуть: – Хэх! И давно?
– В смысле?
– В смысле спортивной гребли, – зло уточнил крепыш. – Парной.
– Если Любы нет дома, то я, пожалуй, пойду, – пробормотал Роман, не зная, куда девать руки. У него возникло впечатление, что их не две, а целых четыре, и все они слишком длинные и неловкие.
– Тебя пока что никто не отпускал. – Это было сказано слишком веско, чтобы возражать. – Ты кто такой есть? Дима небось?
– Нет! – Роман несказанно обрадовался, что он никакой не Дима, потому что при упоминании этого имени крепыш угрожающе шагнул вперед. – Меня зовут Роман. В свое время Люба работала в моем офисе, и я…
Он запнулся, понятия не имея, как лучше закончить фразу. Но крепыш сам сделал это за него:
– Привык трахать ее, когда вздумается, ясный перец… Чего молчишь? Язык в заднице застрял? Может, ты с дуба екнулся?
За спиной крепыша промелькнула бледная Любаша, состроила Роману огромные предостерегающие глаза и исчезла в глубине квартиры бесплотным призраком. Только после этого Роман осознал, что особую выразительность ее взгляду придали два симметричных синяка, расползшихся с переносицы по всему лицу. С усилием проглотив слюну, он заговорил слегка вибрирующим от нехорошего предчувствия голосом:
– У нас чисто деловые отношения. Вот, случайно оказался в ваших краях, решил узнать, как она поживает, не хочет ли…
– Бесплатно отсосать у тебя по знакомству.
У крепыша имелась скверная привычка завершать недосказанные мысли собеседника, причем даже не трудясь придавать своим умозаключениям вопросительную интонацию. Он не гадал, не строил предположения, он констатировал факты, которые, как известно, упрямая вещь, особенно если их излагают совершенно безапелляционным тоном.
– Прошу прощения. – Слова с трудом протискивались сквозь резко сузившуюся гортань Романа. – Мне пора.
– Успеешь, – отрезал крепыш и приблизился к нему, развязно волоча шаркающие шлепанцы по полу. – Я еще не закончил.
– В чем дело? – возмутился Роман дискантом, когда чужая рука, остро пахнущая селедкой и уксусом, без труда ухватила его за воротник. Пальцы крепыша держали его небрежно, ничего не стоило вырваться и припустить вниз по лестнице, но по какой-то загадочной причине у Романа не нашлось на такой отчаянный подвиг ни сил, ни решимости.
– Это даже хорошо, что ты не Дима, а Роман, – талдычил ему крепыш, скучно глядя куда-то поверх его макушки. – Любка мне про тебя мно-о-ого чего рассказывала. Я как только дембельнулся, так и заявился к ней с расспросами. Мол, колись, курва, с кем гуляла, кому давала, пока я родину защищал? Она все и выложила. Я такой, мне лапшу на уши не навешаешь.
Глядя в неподвижные стеклянные глаза крепыша, Роман прекрасно понимал причины бессмысленной Любашиной откровенности. Лично ему тоже вдруг захотелось покаяться или попросить прощения. Такие бы глаза – да на икону! Грешники все колени посбивали бы.
– Я не знал. Ничего не знал про вас с Любой.
– Теперь знаешь.
Пальцы крепыша по-паучьи пробежались по воротнику собеседника, укрепились там поудобнее и сжались в кулак. Второй кулак, как определил Роман, скосив глаза вниз, задумчиво раскачивался увесистым маятником над грязным полом лестничной площадки. Вспомнились вдруг Роману здоровенные чугунные шары, которыми разрушают стены домов. И почувствовал он себя хрупким строением, предназначенным к сносу.
– Она сама! – выпалил он, страдая от своей трусости и беспомощности.
Сокрушительный удар в живот пришелся на последний слог, одновременно с выдохом. А вот набрать новую порцию кислорода Роману не удавалось, как он ни шлепал губами. Крепыш с любопытством понаблюдал, как он корчится, пытаясь осесть на пол, и повторил экзекуцию, угодив в то же место – ровно на один кулак выше пупка. Наблюдалась в нем врожденная деликатность ветерана внутренних войск, не позволявшая бить человека по лицу.
– Гах! – с этим звуком из груди Романа вырвались последние остатки воздуха, после чего в глазах сделалось так темно, что подъезд утонул во мраке.
Когда он пришел в себя и кое-какие способности человеческого организма начали постепенно в нем возрождаться заново, то в первую очередь он ощутил боль, потом увидел раздавленный окурок перед глазами, наконец услышал грохот захлопнувшейся двери. Лишь после всего этого он определил, что лежит ничком, но зато снова может дышать, и это открытие было одним из самых радостных в его жизни.
– Долбоёб, – прошептал Роман между страдальческими покряхтываниями, с которыми занимал относительно вертикальное положение. – Быдло тупорылое. Уёбище. Мало вас в Чечне постреляли.
Миновав несколько пролетов, он сел на корточки и тупо уставился перед собой, машинально смахивая с глаз жгучие злые слезы. Их было мало – слез, но яду в каждой хватило бы на ту небольшую часть человечества, которую знал Роман. И все эти люди, включая мать, были огульно зачислены им в заклятые враги. Все они были виноваты, потому что, пока он, одинокий и неприкаянный, страдал в чужом подъезде, они продолжали жить так, словно ничего не случилось.
– Если ты есть, господи, – страстно прошептал он, – если ты только есть, то сделай так, чтобы…
Роман не успел сформулировать свою мысль. Помешало гудение поднимающегося лифта и постепенно приближающиеся звуки шагов по лестнице, таких торопливых, словно кто-то бежал наперегонки с лифтом, но старался делать это украдкой, тайком.
Оставаясь на корточках, Роман попятился, загоняя себя в темную нишу возле мусоропровода. Когда створки лифта с шумом раздвинулись, он не удержался и осторожно высунул голову из-за угла. Одним лестничным пролетом ниже появился плотный мужчина в вязаной шапочке, который бесшумно пересек площадку и стал сбоку от металлической двери, так, чтобы его невозможно было увидеть в дверной глазок. Через пару секунд к нему присоединился нескладный верзила, заняв позицию по другую сторону двери. Одного этого загадочного поведения ночных незнакомцев было достаточно для того, чтобы у Романа все оборвалось внутри, как при спуске с крутой горки. А когда он увидел, что мужчины извлекают из-за пазухи пистолеты с набалдашниками на стволах, ему совсем поплохело, словно горка эта заканчивалась бездонной пропастью.
