Сознание того, что его снова собираются лишить жизни, как какого-то безропотного бычка на бойне, внезапно придало ему столько сил и решимости, что моментально переполнившая Петра энергия вырвалась наружу с совершенно дикарским воплем, пронзившим ночную тишину:
– Ии-ии-ээ-ЭЭ-ЭХ!!!
Еще только заведя этот клич, он пинком распахнул дверь, на середине выдоха определил в темноте примерное местонахождение незнакомца, а завершающую ноту совместил со взмахом гантелью. Инстинкт подсказал ему, что необходимо прежде всего ошеломить, парализовать противника, и тот же звериный инстинкт направил во мраке его руку, сжимающую чугунный снаряд.
Удар пришелся вскользь, лишь задев обращенный к Петру затылок по касательной, прежде чем обрушиться на подвернувшееся правое плечо, но все же удар этот выбил из незнакомца сдавленное оханье, а из его рук – увесистый металлический предмет, грюкнувший об пол. Почти без размаха Петр вторично двинул гантелью, на этот раз наискось, снизу вверх, прямо в обращенное навстречу неожиданной угрозе лицо. Прошуршали по обоям пальцы, пытающиеся ухватиться за стену прихожей, потому что удар отшвырнул темную фигуру сразу на несколько шагов. Петр не отставал, еще дважды успел добавить падающему куда попало, кажется, по рукам, прикрывающим голову.
В электрическом свете, залившем прихожую по мановению Петиного пальца, он увидел распростертого на полу чернявого мужчину, того самого, который утром манил его к себе на пустынной дороге, предлагая самому подставиться под автоматную очередь. Тогда он скалил свои сверкающие фиксы. Теперь один выбитый золотой зуб прилип к его подбородку, залитому густой кровью. Автомат тоже никуда не делся, валялся поодаль, а без него чернявый выглядел слабым, жалким и беззащитным мужичонкой лет пятидесяти, в котором, столкнись с ним нос к носу в обычной обстановке, и не заподозришь лихого разбойничка.
Петр смотался в комнату и быстро оделся, не спуская глаз с тщедушного противника. Догадываясь, что в квартире засиживаться больше ни к чему, натянул куртку, снова вооружился гантелью и осторожно пнул ботинком распростертое на полу тело:
– Ну, ты! Кончай придуриваться!
Мужичок приоткрыл глаза и поискал мутным взглядом того, кто к нему обращается. Обнаружив перед собой Петра, он ничуть не удивился, а только выплюнул очередной золотой зуб и страдальчески шмыгнул распухшим носом.
– Граблю сломал, – пожаловался он, слегка пришепетывая по причине частичной утраты четкости дикции.
Петр успел бросить недоумевающий взгляд по сторонам, прежде чем сообразил, что речь идет о руке, которую чернявый бережно прижимал к тщедушной груди.
– Так тебе и надо! – выпалил он. – Зачем приперся? Я что, в ментовку побежал показания давать? Нет! Я домой пришел и спать лег. А ты опять со своим автоматом лезешь! У, гад!..
Петр мстительно замахнулся, заставив мужичка проворно заслониться уцелевшей рукой и затараторить успокаивающим тоном:
– Братишка! Ты что, братишка! Хорош меня по балде долбить. Я не дуб, ты не дятел.
– Любоваться на тебя прикажешь? – спросил слегка поостывший Петр. – Зачем шефа моего убил? С кого мне теперь зарплату получать, с тебя?
– Зарплату? – Мужичок вдруг стал таким озадаченным, что даже кровь, набегающую изо рта, перестал сплевывать на пол. – Тебе разве всего этого лавешника хрустящего мало?
Теперь наступил черед Петра удивляться:
– Какого еще лавешника?
Мужичок странно посмотрел на него и осторожно спросил:
– Ты, что ли, не в курсах? Разве вы не вместе за бугор намылились?
– А ну, кончай загадками говорить! – рассердился Петр, снова занося гантель. – Лавешник какой-то выдумал! Вот дам сейчас по башке, чтобы не умничал! Насмерть зашибу!
Он не слишком-то и притворялся, между прочим. Хотя чернявый изъяснялся вполне доходчивым языком, в его манере общения проскальзывало что-то блатное, пальцы его рук синели наколками, а от него самого исходил тот самый гниловатый душок зоны, который патологически ненавистен выросшим на воле деревенским жителям. Нет у блатаря более опасного естественного врага, чем деревенский мужик, доведенный до крайности. И состояние у Петра было примерно такое, как у загнанного в угол бугая, готового растоптать или поднять на рога преследующего его волка.
– Э! Э, братишка! – забеспокоился чернявый. – Погоди железякой махать! Кузнец какой выискался! Я ж человек маленький, подневольный. Стингер весь этот зехер затеял, с него и спрашивай.
– Какой еще стингер-фигингер?
– Дракон крылатый… Ну, пахан мой, понимаешь?
– Батя? – уточнил Петр.
– Такого батю махновцу не пожелаешь, в натуре. Чеченцу лютому такого батю не сосватаешь. Сказано тебе: пахан!
Петр поморщился. С настоящими бандитами и их паханами ему еще сталкиваться не приходилось, и желания такого никогда не возникало. Разумеется, он знал, что существует какой-то темный мирок всяких там хаз да малин с хавирами, но его воротило уже от одних этих поганых названий. Дружки из ПТУ и армейские товарищи Петра любили щеголять блатными словечками, но лично он не находил в этом ничего привлекательного. Скажешь, к примеру, «хавка», и во рту гадко становится, будто не о нормальной еде речь идет, а о вонючей тюремной баланде. Назовешь девушку «соской» или «мокрощелкой», такой она и покажется – ни радости от нее, ни удовольствия, одна сплошная грязь.
– И что ему нужно, пахану твоему? – угрюмо спросил Петр. – Чего он от меня хочет?
– Ты разве еще не допер? – Чернявый приподнялся на локте и внимательно посмотрел на него. – Не въехал в тему? – На его разбитых губах проступило нечто вроде глумливой усмешечки.
Впечатление было такое, что он допрашивает Петра, а не наоборот. И последнему это не понравилось:
– Опять загадки? А по башке?
Косясь на нависшую над ним пятикилограммовую угрозу, чернявый ответил Петру таким честным и открытым выражением окровавленного лица, что рука просто не поднималась съездить по нему гантелей.
– Что ты, братишка? – запричитал он. – Какие могут быть загадки? Ты спрашиваешь – я отвечаю. Так?
– Ну? – буркнул Петр.
– Чемоданчик помнишь? Тот, с которым от меня на отрыв пошел… – Темные глаза мужичка сделались выжидательно-колючими.
– Почему не помню? Помню… И как ты, гад, мне вдогонку пулял, тоже не забыл! Я тебе заяц, чтоб на меня охотиться, да?
– Погоди, братишка, – поспешно остановил мужичок закипающего Петра. – Это дело прошлое. И не в тебя я шмалял, а рядом. Чтобы ты угол… ну, чемодан сбросил от страху. – Он говорил уверенно, а потому убедительно.
– Так я его и выбросил, – скучно сказал Петр. – Бежал-бежал, а потом зашвырнул подальше.
– Куда зашвырнул? – оживился чернявый. – Где?
– А в лесочке каком-то. За полем. – Петр заскучал так, что даже зевнул во весь рот.
