– Не мог же он услышать на записях самописцев того, чего там на самом деле не было. Ему и так пришлось попотеть, когда он отказывался озвучивать журналистам последние слова экипажа перед падением самолета. Сказал лишь, что они были драматическими, эти слова.
– Они действительно были драматическими? – оживился Корчиньский. – Может быть, их как-то можно использовать в моей президентской кампании.
– Вряд ли, – ответил Мышкевич. – Вернее, слова пилотов определенно нам не помогут. Они ругали последними словами, э-э… покойного президента.
– Ругали моего брата? За что?
– Стас заставил их садиться в Смоленске. Летчики отказывались это делать. – Выдержав паузу, Мышкевич добавил: – Якобы. Это все домыслы. Теперь уже никто не узнает, в чем там было дело, сколько ни расшифровывай записи. Хотя возня с ними действует мне на нервы.
– Мне тоже, – сказал Корчиньский. – Поэтому я попрошу разобраться с этим пана Шеремета.
Упоминание Анджея Шеремета, занимающего пост генерального прокурора Польши, вызвало невеселый смешок Мышкевича.
– Бесполезно, – сказал он. – Генеральный прокурор уже выступил на специальной пресс-конференции и попрекнул коллег за то, что исследование черных ящиков затягивается на неопределенно долгое время. При этом он подчеркнул, что не видит причин для недоверия российской стороне.
– И что?
– Этим он фактически сообщил о своем нейтралитете. Пан Шеремет не намерен выдвигать какие-либо обвинения против русских.
– Еще один пособник Кремля, – с ненавистью процедил Корчиньский.
– Все они получат свое, – успокоил его Мышкевич. – Как только ты займешь место брата.
– Но каким образом? У меня нет ни одного козыря на руках. Ты же знаешь, что мои противники разыгрывают карту сближения с Москвой. Что я могу им противопоставить? Ругань пилотов перед катастрофой? Вот если бы они проклинали не Стаса, а русского диспетчера…
– Будь он неладен, – поддержал босса Мышкевич, – этот проклятый самолет вместе с его черными ящиками.
Можно было сколько угодно распространяться на печальную тему, но проку в этом было мало, и, резко оборвав собеседника, Корчиньский распрощался с ним, чтобы наконец поработать над предвыборной программой и речами. Готовые документы представляли собой лишь разрозненные наброски, не объединенные общей линией. Мирослав Корчиньский понятия не имел, какие лозунги бросать в толпы избирателей. Чем пронять поляков, чтобы они поддержали антироссийский курс братьев Корчиньских? Где взять ту волшебную дудочку, с помощью которой можно повести электорат за собой? Какую мелодию наигрывать на ней? Катынских мотивов катастрофически мало, и они уже не так ласкают слух, как прежде. Тогда каким должен быть новый политический шлягер?
Занятый этими размышлениями, Корчиньский не сразу отреагировал на призывные звонки телефонного аппарата на приставном столике. Всего там было установлено пять телефонов правительственной связи. Они оставались в кабинете и после смещения Корчиньского с поста премьер-министра, поскольку его брат являлся президентом и время от времени наведывался в гости к матери. Но уже давно ни один из этих телефонов не подавал признаков жизни. Снять или не снять трубку?
Поколебавшись, Корчиньский решил ответить.
– Алло, – настороженно произнес он в трубку.
– Хелло, Яри, – послышалось в ответ. – Ты как?
Это был голос Михаила Шахашвили, в совершенстве владевшего английским языком. Мирослав Корчиньский говорил по-английски с чудовищным акцентом, но его словарный запас был обширен и пополнялся при каждом удобном случае.
– Я в порядке, – ответил он.
– Уделишь мне несколько минут?
– Конечно, – сказал Корчиньский, сердце которого вдруг забилось быстрее в предвкушении какого-то радостного известия.
Михась был лучшим другом братьев и не раз приходил к ним на помощь в щекотливых ситуациях. Они платили ему той же монетой. Стас даже рискнул собственной репутацией, когда принял участие в имитации покушения на жизнь Михаила Шахашвили. Тогда он снялся в репортаже с места мнимого нападения, утверждая, что слышал крики русских снайперов, обстрелявших лимузин грузинского президента. Выглядело это не слишком убедительно, и все же президент Польши не отказал своему кавказскому коллеге. Стас Корчиньский, Михаил Шахашвили и Виктор Мищенко были как три мушкетера, исповедовавшие лозунг «один за всех, все за одного». Однако теперь Стас покоился в краковском склепе, а Мищенко превратился в заурядного пасечника. Что в таком случае понадобилось от Мирослава уцелевшему в передрягах Михаилу Шахашвили?
Открывать карты тот не торопился, начав разговор с соболезнований и общих фраз. Затем Корчиньский услышал, что его брату присвоено звание Национального героя Грузии.
– Посмертно, – печально уточнил Шахашвили.
– Спасибо, – в тон ему ответил Корчиньский. – Я очень тронут, Майкл.
– В лице Стаса мы утратили большого друга и великого политика. Он всегда заботился о Грузии, был нашим соратником, болельщиком и советником. Знаешь, Яри, я всегда подозревал, что в груди твоего брата бьется грузинское сердце.
– М-м… да, Майкл. Но вообще-то он был поляком. До кончиков ногтей.
– Выдающаяся была личность, – вздохнул Шахашвили. – Эх, сколько великолепного молодого вина выпили мы вместе, сколько красивых девушек перевидали…
– Стас был прекрасным семьянином, – произнес Корчиньский, который терпеть не мог разговоров о женщинах. – Ты это знаешь, Майкл.
– Лучше, чем кто-либо, Яри. Ведь мы со Стасом…
Дальше началась обычная восточная трескотня, в которой похвальба сочеталась с лестью в адрес братьев Корчиньских. Шахашвили характеризовал обоих как надежных мужчин, отважных борцов за свободу, героев и мучеников. Корчиньский, не стремившийся примеривать на себя роль мученика, не выдержал и предложил:
– Переходи к делу, Майкл. Говори смело, этот телефон не прослушивается.
При этом перед его мысленным взором возникло лицо Збигнева Сементковского, директора Агентства разведки, из-за плеча которого тут же выглянул шеф Агентства внутренней безопасности, Анджей Барчиковский. Опасался он также российских шпионов, рыскающих по стране. Чаще всего они действовали под прикрытием коммерческих фирм, зарегистрированных где-нибудь на Кипре. Никто не знал наверняка, располагают ли они аппаратурой, способной прослушивать правительственную спецсвязь. Каждому, кто хотел пользоваться телефоном, оставалось лишь верить в свою неуязвимость, и Мирослав Корчиньский верил, иначе ему пришлось бы отказаться от телефонных разговоров или вообще молчать, подобно рыбе.
– Этот телефон не прослушивается, – сказал он и весь обратился в слух.
– Знаю, Яри, – произнес Шахашвили с ноткой превосходства в голосе. – Об этом заботятся парни из Лэнгли. Все мои резиденции напичканы их аппаратурой.
