– Что именно?
– Что именно? – задумчиво переспросил полковник, вертя в руках допотопный дырокол, которым впору гвозди забивать. – А то, что дело твое было отправлено в Москву задним числом. До того, а не после. Святого из тебя сделать все равно не получилось, но с тебя ведь не иконы писать собираются, верно? – Полковник спрятал дырокол в стол, зато извлек оттуда длинную низку скрепок, сцепленных между собой на манер цепочки. Перебрасывая ее с ладони на ладонь, он сказал: – В общем, сегодня утром утвердили твою кандидатуру, вольный стрелок. Так что прямиком от меня шагай в отдел кадров. На сборы сутки. Все.
Скрепки полетели в корзину для мусора. Глаза полковника поднялись, чтобы коротко взглянуть на подчиненного, и опять переметнулись к окну, за которым, как и в начале беседы, не происходило ровным счетом ничего примечательного.
– Товарищ полковник, – произнес Громов и умолк. Из всех существующих слов на ум пришли только эти два. Даже по имени-отчеству он обратиться к этому человеку не смог. Не научился за долгие годы.
– Всех товарищей давно в расход пустили, одни господа остались.
Привычная шутка, частенько звучавшая в стенах этого кабинета, впервые показалась Громову слишком мрачной, чтобы заученно улыбнуться.
– Вы… В общем, спасибо вам, – выдавил он из себя натужно. Его многому научили в этих стенах. Но только не умению многословно выражать свою благодарность.
– Ступай. – Упорно продолжая глядеть в окно, полковник повелительно махнул рукой.
Громов попрощался с его неестественно прямой спиной и ушел. Полковник не посмотрел ему вслед, а он не оглянулся. Все, что они могли сделать друг для друга за время совместной службы, они сделали. Все, что считали нужным сказать, было сказано. Но даже теперь, месяцы спустя, когда этот эпизод остался в далеком прошлом, Громов никак не мог простить себе, что на прощание не сумел назвать своего начальника Георгием Леонидовичем. Ведь, как оказалось, он не только полковником ФСБ был, но еще и очень даже неплохим мужиком. Не так уж часто эти два понятия совмещаются воедино.
* * *
Воспоминания во многом схожи с просмотром видеокассеты. Некоторые эпизоды рассматриваешь в замедленном режиме, другие – спешишь перемотать, как будто их и не было совсем. Если бы еще память можно было включать и выключать по своему усмотрению, ей бы цены не было, думал Громов, неспешно продвигаясь к регистрационной стойке.
Он вылетал в Адлер самолетом компании «Внуковские авиалинии» ровно в 14.15. Естественно, с билетами проблем не возникло. В случае необходимости полномочий Громову хватило бы на то, чтобы занять место любого пассажира. Он вообще мог бы совершить одиночное путешествие, взбреди ему в голову такая блажь. Начальству было безразлично, какой ценой он доберется до Сочи или в любую другую точку земного шара. Лишь бы Сурин был выслежен и изловлен до того, как умыкнутый им кредитный транш затеряется в лабиринтах мировой банковской системы.
Один миллиард двести миллионов долларов. Не такая уж внушительная сумма, если поделить ее между всеми россиянами. Что-то около 8 долларов на каждого. Но если эти деньги сосредоточить в каком-нибудь одном месте, то получится внушительная гора. Конечно, не железнодорожный вагон, упомянутый генералом ФСБ, но все равно не меньше десяти тонн резаной бумаги. Громов с трудом представлял себе такую кучу денег. Неужели этот мираж реальнее и весомее всего того, что есть вокруг?
Достав из кармана бумажник, Громов перелистнул выданные ему деньги и полюбовался портретом президента Франклина на одной из стодолларовых купюр. Какой-то плешивый американец с бабской физиономией, а надо же, какую всемирную популярность заимел! Впору его серо-зеленый лик в церквях выставлять среди икон. От желающих помолиться отбоя не будет.
– Ваш билет! – девица в синем кительке, сидевшая за стойкой, смотрела на замешкавшегося Громова с плохо скрываемой неприязнью. Она могла бы выглядеть значительно привлекательней, если бы научилась улыбаться. Ее более талантливые сверстницы, в совершенстве овладевшие мимикой, работали на международных направлениях, и от зависти к ним у девицы испортился цвет лица и характер. – Если вы не собираетесь регистрироваться на рейс, гражданин, – процедила она, – то отойдите, пожалуйста, в сторону и не мешайте мне работать.
– Я собираюсь регистрироваться, – успокоил ее Громов, протягивая билет.
– Паспорт!
– Прошу.
Покончив с нехитрой процедурой, Громов прислонился к приятно холодящей плечо колонне и принялся разглядывать публику, заполнявшую здание аэровокзала.
Люди под его высокими сводами казались маленькими, а голоса у них были плоскими и невыразительными в сравнении с тем, который время от времени раздавался откуда-то из-под потолка. Этот хорошо поставленный женский голос с чувственными интонациями легко перекрывал и гомон толпы, и низкий гул самолетов. Мелодичный перезвон, сопровождающий объявления, создавал в зале волнующую, почти праздничную атмосферу.
Слушая краем уха информацию, чтобы не прозевать приглашение на посадку, Громов от нечего делать наблюдал за пассажирами, с которыми ему предстояло совершить путешествие на Черноморское побережье. Отходя от регистрационной стойки, большинство из них инстинктивно собирались вместе, держась в зале обособленной стайкой. Пестро одетые бледноватые мужчины и женщины уже предвкушали отдых под южным солнцем и вели себя намного развязнее тех заурядных граждан, которые собирались в какую-нибудь Хулхуту или Елабугу, если только туда летали самолеты. На некоторое время их объединила общая цель, и они поглядывали на окружающих с чувством несомненного превосходства.
Внимание Громова привлек эффектный седовласый плейбой в голубых штанах. Черные очки, как у американского шерифа из боевика, золотой медальон, поблескивающий среди буйной растительности на груди, идеально выбритый раздвоенный подбородок, задранный поверх остальных голов, – такого трудно было не заметить. Называется: не проходите мимо. Все присутствующие женщины поглядывали на красавца с нескрываемым интересом, а он, ловя на себе их взгляды, безмятежно посасывал из банки колу с ромом и дымил посреди зала коричневой сигаретой, показывая всем своим видом, что все правила и запреты писаны не для него.
Помимо Громова, за плейбоем украдкой наблюдал неухоженный мужичонка в стоптанных башмаках на босу ногу, который находился в аэропорту явно не для того, чтобы куда-то лететь. Он уже приехал, раз и навсегда. Приплыл. Плейбой в голубых штанах, случайно наткнувшись взглядом на мужичонку, скривил физиономию, словно ему на глаза попалась отвратительная куча мусора. Он полагал, что уж с ним-то никогда не сможет произойти подобная метаморфоза.
Эти двое, будучи ровесниками, представляли собой разительный контраст. Породистый пес-медалист и жалкий бродячий бобик. Воплощение высокомерного достоинства одного и заискивающие повадки второго. Трудно было поверить, что когда-то оба носили на шее совершенно идентичные пионерские галстуки с изжеванными кончиками, учились играть на обшарпанных гитарах одинаковые аккорды, смотрели одни и те же фильмы. Теперь их разделяла невидимая пропасть, на дне которой покоились останки рухнувшей империи.
