Сознавать свою никчемность было слишком тяжело, чтобы посвятить остаток жизни выращиванию крыжовника и помидоров. Реутов помаялся-помаялся и рассудил, что если уж становиться сугубо штатским человеком, то хотя бы с оружием в руках. Подобную возможность предоставляла работа в службе безопасности какого-нибудь крупного бизнесмена. Отбросив щепетильность и моральные соображения, Реутов нанялся к Маргарите Марковне Морталюк. Особого удовлетворения работа не доставляла, но она приносила деньги и давала возможность хотя бы отчасти заниматься привычным делом. Жена и дочь с зятем были очень довольны новой профессией Реутова. Он тоже старался убедить себя в том, что сделал правильный выбор, убеждал, отбрасывал сомнения, которых с каждым днем накапливалось все больше. Пока их количество не достигло критической массы. Обманывать себя больше не получалось.
Появление на базе сотрудника ФСБ оказалось очень кстати. Несколько дней Реутов присматривался к нему, прикидывая, стоит ли доверяться этому человеку. Интуиция подсказывала: да.
Капитан Бондарь был близок ему по духу. В натурах обоих присутствовало нечто такое, что объединяло этих абсолютно не похожих друг на друга, разных по возрасту мужчин. Заглянуть в глаза Бондарю было все равно что увидеть тайный опознавательный знак. В глубине его зрачков крылась холодная отрешенность самурая, какие бы чувства ни отражались на поверхности.
Подобное выражение глаз Реутов видел нечасто, поскольку мужчин этой редчайшей породы оставалось на земле все меньше и меньше. Имея счастье или несчастье столкнуться с ними, окружающие не догадывались о том, что имеют дело с «рыцарями без страха и упрека», готовыми рисковать не ради денег и славы, а во имя своих собственных представлений о долге и чести. Тайный орден, к которому принадлежали мужчины вроде Реутова с Бондарем, названия не имел. Привилегий у его членов не было. Что же они получали за верность своим идеалам? Ровным счетом ничего, кроме ощущения бесконечного одиночества и готовности умереть в любой момент. Ничего такого, что можно было бы пощупать, положить в бумажник или на полку. Но что-то все-таки было, не выразимое словами.
Именно поэтому теперь они целились друг в друга и не хотели уступить, хотя каждое новое мгновение заставляло обоих напрягаться все сильнее и сильнее. Внутри каждого дрожала туго свернутая пружина, готовая распрямиться. Но пальцы, обхватывающие спусковые крючки, сохраняли абсолютную неподвижность, словно были отлиты из стали.
Металлическим был и голос заговорившего Реутова, лоб которого избороздили резко обозначившиеся морщины.
– Дешевка? – спросил он. – Провокация? Выслушивать такое чертовски оскорбительно, но, как профессионал, я тебя понимаю, капитан. Понимаю и прощаю.
– Я не нуждаюсь в прощении, – отрезал Бондарь.
– Погоди, – произнес Реутов. – Ты свое слово сказал. Теперь послушай меня. – Подавшись вперед, он перешел на угрожающее ворчание, напоминающее то, которое издает старый сторожевой пес перед схваткой с молодым противником. – Не смей называть меня бывшим полковником. Я в запасе, но бывшим никогда не стану. И в господа меня не записывай, капитан. – Желваки Реутова запрыгали под дубленой кожей, туго обтягивающей скулы. – Есть такое понятие – чувство собственного достоинства. Оно, конечно, не в моде, поскольку нынче хорошо живется лишь тем, кто собственной одноразовой честью подтерся и думать про нее забыл. Но я, капитан, такими вещами бросаться не спешу. Честь, тем более офицерскую, ни за какие баксы не купишь, это тебе не портки от Версаче, не сморкальник от Живанши.
– Честь, – повторил Бондарь. – Звучит красиво. Если не задумываться о том, кто и при каких обстоятельствах толкует на эту тему.
Он по-прежнему не принял решения. Можно ли доверять сидящему напротив человеку? Настоящий спецназовец никогда не променяет службу Отечеству на синекуру в охранном агентстве или карьеру вооруженного денщика миллиардерши. Так уж учили их всех родину любить – и мытьем, и катаньем. Кто не выучился, тот давно к иным хозяевам перебежал, с виду благополучным, гниловатым внутри. Реутов подобно Бондарю вроде бы тяготился своей принадлежностью к лакейской породе телохранителей. Правильный мужик. Прочный. Смотрит в глаза смерти, не суетясь, не моргая. Еще бы! Полковник спецназа – это вам не штабной герой, для которого в генеральский писсуар без спросу помочиться – уже подвиг из подвигов, о котором будет неоднократно поведано детям и внукам. Наверняка проще перечислить горячие точки, в которых Реутов не воевал, чем те, где он был. Но значит ли все это, что на него можно положиться?
Логика подсказывала: ни в коем случае. Внутренний голос твердил прямо противоположное.
А время шло, снег падал. Часы отсчитывали минуту за минутой. Только подготовленные к стрельбе пистолеты были неподвижны. Для них ничего не менялось во времени и пространстве. До тех пор, пока владельцы не приводили в действие спусковые механизмы.
Первым надоело играть в гляделки Реутову. Опустив ствол, он предупредил:
– Сейчас я спрячу пушку. Не пальни сдуру.
– Такого в моей практике не случалось, чтобы сдуру, – проворчал Бондарь. Он хотел убрать «вальтер» первым, но чуточку опоздал и был собой недоволен.
– Все в жизни бывает впервые, – философски заметил Реутов. – Я вон тоже не думал, не гадал, что оруженосцем при буржуйке заделаюсь.
– Не переживай. – Переход со старшим по возрасту и по званию на «ты» был спонтанным и естественным. – Я тут в аналогичном положении.
– Нет. Ты задание выполнишь и на службу вернешься. А я?
– Какая, к свиньям собачьим, служба! – Притворяться Бондарю совершенно не хотелось, а потому восклицание получилось неискренним.
– Хватит комедию ломать, – попросил Реутов. – Тошно. Как в том фильме: «Свой среди чужих, чужой среди своих». Заколебало меня такое положение вещей.
«Никто тебя силой сюда не гнал», – хотел сказать Бондарь, но прикусил язык. Уж очень подавленным выглядел отставной спецназовец. Подавленным и надломленным. Попрекать его было – все равно что раненого добивать.
– Ты собирался слить информацию, – напомнил Бондарь, прикуривая. – Если за деньги, то вынужден предупредить: много дать не могу.
– Зато я могу, – сверкнул глазами Реутов. – Так дам, что мало не покажется.
– Извини.
– Бог простит.
Судя по тону, Реутов не верил ни в Бога, ни в его милосердие.
– Слушаю, – сказал потупившийся Бондарь.
Сигарета, которую он курил, была кислой на вкус. Под стать настроению. Странно, но приближение развязки его сегодня не возбуждало, как обычно. Не азарт Бондарь испытывал, а смутную тоску. Как если бы беда ходила вокруг да около. На пару со смертью.
Если Реутов не притворялся, то ощущение опасности проняло и его тоже. Прежде чем приступить к рассказу, он встал и оглядел лес, покрытый снежным саваном. Прислушался. Пожал плечами. Сел на свой импровизированный насест и заговорил:
– Прямых доказательств у меня нет, улик тоже. Есть наблюдения и сделанные на их основе выводы. Мои собственные.
