Отказавшись от идеи найти недостающую часть бумаги, которую
Тоттл сжимал в руке, Криспин решил уничтожить ее шифр. У него самого находилась
вторая часть послания, без которого весь документ становился неудобочитаемым.
Однако все его исследования ни к чему не привели, потому что разгадку шифра ему
найти не удалось, а время, отпущенное на то, чтобы покопаться в бумагах Тоттла,
было ограничено. Криспин уже решил, что заберет с собой любовные письма, чтобы
внимательно проштудировать их в тиши своей библиотеки, как вдруг услышал шаги
на лестнице.
Заметив, что они не затихли этажом ниже, где располагались
конторы, а приблизились вплотную к двери розового кабинета, Криспин аккуратно
положил письма в верхний ящик письменного (розового) стола и спрятался за
портьерой (тоже розовой).
Кто бы ни стоял сейчас за дверью, профессионалом его назвать
было затруднительно. Мало того что этот человек поднимался по лестнице слишком
шумно, навлекая на себя опасность, он и теперь довольно долго ковырялся с
простейшим замком в двери. Криспин уже собирался выбраться из укрытия и открыть
дверь незадачливому взломщику, чтобы ослабить волнение ожидания, как вдруг
замок щелкнул и шаги раздались уже в комнате.
Софи была рада, что оказалась здесь одна, поскольку не
сдержалась и раскрыла рот от изумления при виде такой обстановки. Она никогда
не бывала в подобных местах и даже не подозревала об их существовании. Не могло
быть сомнений в том, что все здесь устроено для получения наслаждения, начиная
с огромной кровати и картин — что, например, делают эти обнаженные девы с
сатиром на той, что висит в простенке? — и кончая терпким запахом мускуса,
ощущавшимся в воздухе. Софи медленно прошлась по комнате, разглядывая
изысканную мягкую мебель с розовой обивкой, изучая картины («Разве можно так
забросить ногу?» — изумилась она и притянула поближе, чтобы лучше рассмотреть,
одну из картин, на которой была изображена женщина, в пылу любовной страсти
приникшая к лебедю) и чувствуя, что потрясена до глубины души. И еще, возможно,
ей было несколько не по себе из-за того, что пришлось пережить накануне. Софи
сняла плащ, и ей сразу стало уютнее, но неприятное ощущение все же не
проходило, хотя усы ее больше не раздражали. В этот момент портьера едва
заметно колыхнулась, и из-за нее показалась темная фигура.
— Дон Альфонсо, какой приятный сюрприз, —
равнодушным тоном приветствовал ее Криспин, так что было непонятно, говорит он
искренне или с сарказмом. — Я вижу, вы побрились.
Софи следовало бы предположить, что она может встретить его
здесь. Расправив складки юбки и незаметно окинув взглядом корсаж, где она
собиралась при случае припрятать найденные здесь улики, которые помогли бы ей
выиграть спор с Криспином, Софи едва справилась со смущением, как вдруг в
голову ей пришла совершенно другая мысль.
— Вы негодяй, — заявила она с полным сознанием
своей правоты.
— Возможно, мисс Чампьон, вам следовало бы поучиться
хорошим манерам у дона Альфонсо. Обычно принято сначала пожелать человеку
доброго дня, а уж затем подвергать сомнению чистоту его происхождения.
— Вы напоили меня, — ответила Софи, проигнорировав
его урок светского обхождения. — Вы подсыпали мне в вино какой-то дряни,
чтобы оказаться здесь первым и забрать все важные улики.
— Гениально. — Криспин в изумлении приподнял
бровь. — Жаль, что я до этого не додумался. Впрочем, при ваших дедуктивных
талантах улики были бы лишь помехой.
— Значит, вы это признаете?
— К сожалению, нет. Хотя ваше общество для меня
необычайно приятно, я не сделал ничего, чтобы продлить ваше пребывание в моем
доме вчера вечером. Вы сами говорили, что ничего не ели трое суток, поэтому
вино, которое вы выпили залпом, как заправский матрос, очевидно, ударило вам в
голову. — Софи нечего было возразить, и он продолжил: — И потом, думаете,
мне было очень приятно ворочаться всю ночь на диване и безуспешно пытаться
заснуть под ваш храп?
— Я не храплю! — возмутилась она.
— Еще как храпите! Сначала я предположил, что это дикий
бык сорвался с кольца и, тяжело раздувая ноздри, ворвался в комнату, но потом понял,
что этот шум происходит от вас. — Криспин старался держать себя в руках,
чтобы не расхохотаться в полный голос, но в то же время не спускал глаз с Софи,
которая буквально закипала от ярости. Однако Криспин тут же понял, что допустил
ошибку. Оказалось, что в раздраженном состоянии Софи начинала так глубоко
дышать, что оторвать взгляд от ее соблазнительного декольте было попросту
невозможно. К тому же ее грудь приобрела нежный розоватый оттенок, который
восхитительно гармонировал с зеленым шелком платья. Криспин предполагал смутить
ее, но в итоге сам почувствовал себя не в своей тарелке и только усилием воли
заставил себя вспомнить, что у него здесь очень важное дело, в решении которого
он не продвинется ни на шаг, если бросит на кровать эту женщину и займется с
ней любовью. И вообще, чем быстрее он от нее избавится, тем лучше это будет для
него.
Софи всем сердцем разделяла его мнение. Она только теперь
поняла, что обманула Октавию, обвиняя ее в своем странном поведении. Дело не в
ее пасте, а в самом графе Сандале — именно в нем причина ее странных ощущений.
Он не только неприятен, но и опасен. Софи чувствовала себя неловко в его
присутствии, и положение ее осложнялось наличием в комнате огромной кровати и
непристойных картин на стенах. Ей захотелось как можно скорее уйти отсюда.
— Смиренно прошу у вас прощения, — сказала она
тоном, не имеющим ничего общего со смирением. — Уверяю вас, что мой храп
никогда больше вас не потревожит.
— Отлично, — подытожил беседу Криспин.
— Отлично, — эхом отозвалась она. — А теперь,
если вы покажете мне, что забрали отсюда, я уйду и не стану доставлять вам
беспокойства.
Криспин вытянул вперед руки, растопырил пальцы и несколько
раз повертел ладонями перед лицом Софи, чтобы она убедилась, что там ничего не
припрятано.
— Пусто. Я ничего не взял. Впрочем, если вы мне не
верите, я почту за счастье раздеться перед вами, чтобы вы могли лично обыскать
меня и мою одежду.
При мысли о том, чтобы разделить с ним, обнаженным, пышное
розовое ложе под кружевным балдахином, Софи обдало жаром, как после бокала
крепкого вина. Она почувствовала, что у нее слабеют колени, и невольно
отступила назад, но тут же уперлась спиной в столбик кровати.
— Я уж скорее соглашусь проиграть спор, чем стану
любоваться вами без одежды. Более того, я готова уступить вам победу только за
то, чтобы больше никогда вас не видеть. А сейчас я спущусь в контору Ричарда
Тоттла и осмотрюсь там, пока вы закончите здесь.
— Мне бы не хотелось, чтобы потом говорили, будто я
выгнал женщину из такой спальни, как эта, — сказал Криспин до отвращения
галантно. — Лучше я пойду вниз, а вы оставайтесь и беспрепятственно
рассматривайте картины. Кстати, при некоторой тренировке вы, без сомнения,
сможете освоить эту позу с лебедем.
Дверь за ним закрылась, прежде чем Софи успела сказать, что
он самый ужасный, мерзкий и отвратительный червь во всем Лондоне, во всей
Англии, в целом свете. С десяток еще более нелицеприятных эпитетов теснились у
нее в мозгу и были готовы сорваться с уст, но Софи заставила себя
сосредоточиться на том деле, из-за которого пришла сюда. Она сразу же
наткнулась на связку любовных писем, которые не успел забрать Криспин,
развязала ее и принялась читать. Они больше напоминали подборку кратких
записок, которыми обменивались двое, живущие под одной крышей, когда кто-то из
них отсутствовал. Половина писем, обмотанных серебристым шнурком, была
подписана: «Твой навеки любящий Дики». Наверное, это уменьшительное имя Ричарда
Тоттла. Вторая половина, с золотистым шнурком, заканчивалась словами: «Тысяча
поцелуев от твоей дорогой куколки». Прочитав это приветствие в четырнадцатый
раз, Софи застонала: никакой информации из писем любовницы убитого почерпнуть
было невозможно. И потом, как узнать, от какой именно «куколки», каковых в
Лондоне сотни, Ричарду Тоттлу полагалась тысяча поцелуев? И почему только она
не подписывалась нормальным именем! Софи в задумчивости мерила шагами комнату,
размахивая открытым письмом, когда дверь распахнулась и на пороге появился
человек.
