Так что к черту правду, сказал себе Бондарь. У тебя появилась возможность добраться до одного из чеченских бандитов, вот и доберись, вцепись ему в глотку, а спрашивают и отвечают пускай участники телевизионных ток-шоу. Вообразив себя участником одного из них, Бондарь ухмыльнулся.
– Как вы расцениваете инициативы либеральной общественности по проведению переговоров с лидерами чеченских сепаратистов? – осведомился он у верткой пичуги, пристроившейся на ветке прямо над ним.
Пичуга склонила головку набок, не зная, как расценивать этот идиотский вопрос. Пришлось поискать к ней иной подход:
– Верите ли вы в необходимость признания независимости самопровозглашенной республики Ичкерия?
Взглянув на Бондаря, как на круглого идиота, пичуга сорвалась с ветки и, резво махая крылышками, исчезла среди листвы. Похоже, она не питала иллюзий насчет мирных инициатив. Проводив ее взглядом, Бондарь подумал, что во многом он солидарен с нигилистически настроенной птичкой. Правда, аппетит от этого не страдал. Бондарь расстегнул рюкзак и занялся приготовлением обеда, который вполне мог стать последним до возвращения на «большую землю». Поколдовал над брикетиком сухого спирта, занявшимся синим пламенем, нагрел пару баночек из сухпайка, добавил в них по кубику куриного супа, выпил похлебку и спросил сам у себя:
– Думается, сэр, теперь вы не отказались бы от чашечки хорошего крепкого кофе и пары сигар?.. – Помолчав пару секунд, Бондарь откликнулся своим обычным голосом: – Думается, только последний мудак станет баловаться кофе с сигарами в непосредственной близости от логова лесных братьев.
Привычка разговаривать с собой возникла у Бондаря давным-давно, во время многодневных одиночных рейдов, когда лишь подобное бормотание под нос помогало осознавать, что ты не исчез, не растворился, что ты – это ты, а не плод собственного воображения. Подобные диалоги никоим образом не мешали Бондарю действовать в соответствии с заданной программой. Следы нехитрого пиршества были методично уничтожены – не было никого и нет в тылах чеченских боевиков. Взвалив на спину рюкзак, Бондарь попрыгал, удостоверяясь, что не выдаст себя случайным звуком, проверил, как сидит в ножнах клинок, как висит на плече взведенный автомат. Задрал голову к синему небу, по-кошачьи жмурясь на солнце. Шепнул себе:
– Ну, с богом. Ни пуха ни пера.
Подумал-подумал и ответил:
– К черту.
Бог, черт… Как будто от всевышнего или от сатаны зависело ближайшее будущее капитана Бондаря, а не от его собственного умения.
* * *
Преодолев перебежками открытое пространство лощины, он углубился в рощу и двинулся по ней уже шагом, с оглядкой, выискивая наметанным глазом возможные растяжки и мины. Любая кочка, любой кустик могли оказаться роковыми. Ты думаешь, что перед тобой нить паутины серебрится, а это тонюсенькая проволока, прикосновение к которой смертельно. Даже если успеешь отпрыгнуть за ствол дерева раньше, чем тебя изрешетит осколками, шум взрыва предупредит боевиков о приближении чужака. Ни один зверь не подорвется на мине: только люди не замечают ловушек, расставленных другими людьми.
Значит, следовало перевоплотиться в зверя. «На время, только на время», – сказал себе Бондарь, шагая по лесу мягко и упруго, как хищник, вышедший на охоту. Задействованы были не только глаза и уши, нос тоже работал вовсю, вынюхивая подозрительные ароматы. Застоявшийся воздух в летнем лесу долго хранит запахи, а опытному человеку ничего не стоит выделить среди них миазмы человеческого пота, кала, мочи, табака, лука, перегара, дезодоранта.
Пока ничего не указывало на присутствие в роще боевиков, но Бондарь продвигался вперед так, словно каждую секунду был готов укрыться от автоматной очереди, пущенной из засады. Дыхание непроизвольно замедлилось, легкие привычно контролировали его, не позволяя воздуху с шумом вырываться наружу. Слух, зрение и обоняние пока что сканировали пространство вхолостую, но интуиция уже подсказывала, что враг где-то близко. Опасный враг. Безжалостный. Готовый резать тебя на куски только за то, что ты разговариваешь на другом языке и молишься другому богу. Что ж, как говорится, на ловца и зверь бежит. Опасный зверь. Инстинкт самосохранения которого развит столь же хорошо, как инстинкт прирожденного хищника. Беззвучно сбежав на дно оврага, Бондарь обнаружил, что по его дну протекает не просто ручей, а целая горная речушка. Значит, до лагеря рукой подать, поскольку вряд ли боевики станут таскаться за водой издалека, когда можно обосноваться вблизи от воды. В подтверждение этому предположению на глаза стали попадаться то грязные газетные клочки, то окурки сигарет с фильтром, то даже смятые кульки из-под орешков и чипсов. «Красиво жить не запретишь, – подумал Бондарь. – Но умеете ли вы красиво умирать, граждане бандиты?»
Услышав в отдалении голоса, он перешел с шага на перекат, подтягиваясь от одного куста к другому на манер огромной пятнистой гусеницы. Как бы беспечен ни был Черный Ворон, а посты вокруг своего логова он расставил. Лагерь был совсем близко – по воздуху заструился запах дыма и жарящегося на костре барашка. Изречение «хлеб да каша – пища наша» придумали не воины Аллаха. Трое из них, закатав штанины, стояли в реке босиком, остужая накалившиеся в ботинках ступни. Шум горного потока почти не заглушал их голоса. Словарного запаса, которым располагал Бондарь, было вполне достаточно, чтобы разбирать беззаботно-ленивую речь чеченских боевиков. Двое из них, совсем еще молокососы, жаловались, что им надоела баранина. Третий, мужик в годах, одетый в засаленные спортивные штаны, корил их за привередливость.
– Воин должен есть то, что ему ниспошлет Аллах, – нравоучительно говорил он. – Пусть это будет даже просто кусок брынзы и черствая лепешка. Или угощение в лучшем московском ресторане.
«А от дохлого осла уши попробовать не желаешь, воин?» – мысленно спросил Бондарь, следя за троицей сквозь листву густого орешника. Старший чеченец его телепатического посыла не воспринял, продолжая поучать молодежь:
– Баранина – самое чистое, самое благородное мясо. Я всякое пробовал, но вкуснее нет ничего.
– А правда, что человечина сладкая? – спросил юноша с бородкой молодого Че Гевары. Дожидаясь ответа, он по-журавлиному переступал с ноги на ногу в ледяном потоке. Наставник в спортивных штанах зачерпнул речную воду в пригоршни, с удовольствием напился, вытер бороду тыльной стороной ладони и сказал:
– На самом деле человечье мясо не сладкое, а самое обыкновенное. Оно просто кажется другим.
– Почему? – удивились оба юноши одновременно.
– Потому что ты не барашка кушаешь, а врага! – Бородатый чеченец поднял указательный палец. – Я пробовал человеческую печень, я пробовал человеческое сердце, я знаю.
– Я тоже хочу попробовать, – признался юноша, у которого вся растительность на лице умещалась под острым носом.
– Попроси Ворона отрезать тебе самый сочный кусок от этой девки, которая над компьютером колдует. – Как ее зовут? Анфиса?
– Нет, Алиса…
