Приняв решение, Бондарь встал, набросил рубаху и, застегивая пуговицы, сказал Вере:
– Готовься в дорогу. Скоро выезжаем. Вещи должны быть собраны. Гримироваться даже не пытайся, это бесполезно. По пути придумаем какую-нибудь легенду.
– Можно соврать, что я училась кататься на роликах, – предложила Вера.
– Неплохая идея.
– Ты скоро?
– Выпровожу Ингрид, поболтаю с Сергеем Николаевичем и вернусь, – ответил Бондарь.
– Вот как? – приятно удивилась Вера. – Наша прибалтийская моль решила упорхнуть?
– У нее нет другого выхода.
– Хотела бы я сказать ей пару теплых слов на прощание…
– Перебьешься, – отрезал Бондарь. – Собирай вещи и не высовывайся. Не то при виде тебя Виноградского кондрашка хватит. Пожалей его слабое сердце.
– Если он не примет наши условия, то ты его?.. – не договорив, Вера сложила пальцы пистолетиком и вопросительно вскинула брови.
– А вот это не твое дело.
* * *
Выйдя из комнаты, Бондарь тихонько прикрыл дверь и спустился до середины лестницы, прислушиваясь к происходящему внизу. На первом этаже было тихо, но откуда-то сочился свет. Как выяснилось, не из кухни и не из столовой. Свет горел в спальне. Проверив, заперта ли входная дверь, Бондарь дополнительно закрыл ее на засов и негромко окликнул:
– Сергей Николаевич?
Виноградский не отозвался, зато голос подала Ингрид:
– Входи. Смелее, мы не кусаемся.
Толкнув ногой дверь, Бондарь сместился к лестнице, готовый к любым неожиданностям. Правда, сюрприз, ожидавший его в спальне, не таил ни малейшей угрозы. Ингрид встретила его в целомудренной ночной рубашке до пят с дымящейся чашкой в руке. Ее соломенные волосы были не только тщательно расчесаны, но и заправлены за уши, что придавало ей облик совершенно невинный и вполне домашний. Эдакая босоногая Офелия, грустящая в одиночестве.
– В чем дело? – спросил Бондарь, которому была видна лишь половина спальни. – Где Сергей Николаевич?
– Спит, – спокойно ответила Ингрид. – Хочешь его разбудить?
– Кажется, ты собиралась уехать?
– Собиралась.
– Что же ты здесь делаешь? – Бондарь сделал два шага вперед, изучая обстановку спальни.
– Пока что пью настой ромашки, – в подтверждение своих слов Ингрид слегка приподняла чашку. – Незаменимая вещь в моем положении. Очень успокаивает.
Бондарь переступил порог, не спеша приблизился к девушке. Профессор, укрытый одеялом до подбородка, лежал у стены, блаженно приоткрыв рот и разметав седые космы по подушке. Широкая кровать из никелированного металла казалась еще более древней, чем сам спящий. Его лицо в мягком свете ночника выглядело умиротворенным.
– Насколько я понимаю, – заметил Бондарь, – ты напоила жениха на сон грядущий не только настоем ромашки, а чем-то более существенным?
– Снотворное, – не стала запираться Ингрид. – Теперь Сергея Ивановича из пушки не разбудишь.
– Зачем тебе это понадобилось?
– Русские говорят: долгие проводы – лишние слезы.
– Решила уйти, не прощаясь?
– Ты очень догадлив, – хмыкнула Ингрид, уткнувшаяся в свою чашку.
Бондарь продолжал осматриваться, пытаясь понять, что его настораживает в спальне, где явно не прятались посторонние. На всякий случай он открыл шкаф, а потом присел на корточки, заглянув под кровать, что вызвало издевательский смех Ингрид:
– Ищешь соперника? Напрасно. Мы тут одни, с глазу на глаз. Без свидетелей.
«Зато с ушами, растущими из стен, – подумал Бондарь. – Пора кончать этот спектакль. Выпроводить аферистку, сходить за пистолетом, включить музыку, произвести выстрел сквозь подушку… Будить накачанного снотворным профессора бессмысленно и опасно. Что ж, по крайней мере, он даже не осознает, что попал из объятий Морфея прямиком в лодку Харона».
– О чем ты думаешь? – спросила Ингрид, почесав одной босой ногой другую.
– О том, что завтра вечером мы уезжаем, – сказал Бондарь специально для фиксирующих происходящее микрофонов. – Медового месяца не получилось. Эстония оказалась вовсе не тем райским уголком для молодоженов, о котором талдычили мне в турбюро.
– Да, оккупантов у нас не любят, даже бывших.
– Где ты видишь оккупантов?
– Прямо перед собой, – ответила Ингрид, безмятежно прихлебывая горячий настой. – Одного из них, во всяком случае.
Бондарь промолчал не потому, что ему было нечего возразить на это нелепое обвинение. Он вдруг понял, что беспокоит его в уютной спальне профессора Виноградского.
Запах бензина.
Почему? Откуда? Разве бензин принято добавлять в отвар ромашки?
– Одевайся, – распорядился Бондарь, обострившаяся интуиция которого подсказывала, что в этом доме затевается что-то неладное. – Тебе пора.
– У меня есть еще полчаса, – возразила Ингрид. – Вещи собраны. Вполне достаточно времени, чтобы довести наше знакомство до логического завершения. – Она призывно улыбнулась. – В присутствии моего несостоявшегося жениха это будет даже забавно. Экстрим.
В другой ситуации Бондарь не отказался бы увидеть судороги страсти на лице высокомерной стервы, но сейчас ему было не до того.
– Экстрим – это секс с женщиной в ее критические дни, – сказал он, не скрывая брезгливой гримасы. – Обойдемся без крайностей.
Ингрид прикончила содержимое своей чашки, отставила ее и насмешливо заявила:
– Критические дни бывают у всех, даже у мужчин. В том числе у героев, воюющих с беззащитными женщинами.
«Почему она так самоуверенна? – насторожился Бондарь. – Оружия при ней нет, заступников тоже не наблюдается. Стоит посреди комнаты в одной прозрачной рубашке, подсвеченной лампой, а ведет себя так, словно чувствует себя абсолютно неуязвимой. В чем дело? И почему, черт подери, пахнет бензином?»
Не обнаружив ничего угрожающего ни во внешности Ингрид, ни в ее поведении, Бондарь перевел взгляд на спящего профессора. Тот продолжал спать, как убитый, нимало не заботясь о том, что невеста вознамерилась наградить его развесистыми рогами.
Перехватив взгляд Бондаря, Ингрид тихонько засмеялась:
– Господи, не обращай внимания на этого старого хрыча. – Пальцы ее опущенных рук помаленьку сгребали ткань рубахи в складки. – Прояви немного решительности, не пожалеешь. Возьми меня на прощание. – Ингрид приподняла подол до колен. – Ты даже не представляешь себе, как я ждала этого момента.
– Прекрати! – процедил Бондарь, стараясь не глядеть на эстонку. – Переодевайся и уматывай. Я подожду тебя за дверью.
– Постой. Я наврала насчет месячных.
– Я видел кровь на прокладке собственными глазами!
