– После этого случая, – сказала Ингрид, – все эстонцы поголовно пристрастились к благородному напитку, называя его «похлебкой после похлебки». Они пили кофе с мукой вплоть до середины прошлого века, хотя не любят вспоминать об этом.
– Забавно, – сказал Бондарь, внимательно вглядываясь в осадок на дне своей чашки. – Ты пробовала такую похлебку? Тебе понравилось?
– Не забывай, что я выросла в Америке.
– А как зовут твоего американского бойфренда?
– У меня нет бойфренда, – отрезала Ингрид. – Кажется, мы совсем недавно говорили на эту тему. Я презираю мужчин. Все мужчины – подонки.
– Почему? – удивился Бондарь.
– Вы думаете только о себе, а нас, женщин, попросту используете в своих целях.
Роль лесбиянки давалась Ингрид легко. Впрочем, любая женщина способна часами рассказывать об обидах, нанесенных ей мужчинами. Особенно захмелевшая. Бондарь налил еще. Ликер, похоже, оказывал на Ингрид отнюдь не расслабляющее действие. Она становилась все более агрессивной. Что ж, это хорошо. В запале человек способен наговорить многое.
– Когда ты говоришь о мужчинах, у тебя сверкают глаза, – заметил Бондарь.
– Это от злости, – потупилась Ингрид.
– Хорошенькая злость! Я видел тебя ночью с каким-то типом. Ты висела у него на шее.
– Неправда! Мы даже не прикасались друг к другу!
– Чем же вы тогда занимались в укромном уголке? – вкрадчиво спросил Бондарь. – И как отнесется к этому Сергей Николаевич, если узнает?
Вопрос загнал Ингрид в тупик. Покрывшись красными пятнами, она промолчала. Было заметно, что ей не хочется выглядеть потаскушкой в глазах Бондаря, но и сказать правду она не может.
Он поспешил усилить нажим:
– Мало того, что сношаться стоя не очень удобно, это вдобавок оскорбляет чувства окружающих.
– Мы не сношались! – возразила Ингрид. – Однако ее шепот не был услышан.
– Ладно, ты обманываешь постылого жениха, это я еще могу понять… Но зачем ты морочишь голову мне? – Бондарь с удовольствием закурил и прищурил один глаз. – Ты утверждаешь, что все мужчины подонки. Что ж, твое право. Но, в таком случае, кто такие женщины? И ты в частности?
Похоже, нападки достигли цели. Одно мгновение казалось, что Ингрид выплеснет свой ликер в лицо Бондарю, но она сдержалась. Здравый смысл возобладал над эмоциями.
– Очень скоро ты все узнаешь, – пообещала Ингрид. – Обещаю.
– Но я хочу услышать правду сейчас, – воскликнул Бондарь.
– На обратном пути.
– Опять двадцать пять! Тогда допиваем и немедленно едем домой. Экскурсия отменяется.
– А ратуша? Мы собирались подняться на башню…
– На бок она мне упала, твоя башня, – грубо сказал Бондарь. – Вместе с ратушей.
– Это последний каприз, честное слово, – взмолилась Ингрид, глядя на него повлажневшими глазами.
– Тогда выкладывай правду да побыстрее.
– Сейчас могу сказать тебе одно: никакая я не американка и в Америке никогда не была.
– Об этом я давно догадался. Продолжай.
– Не могу. Юхан меня убьет.
– Кто такой Юхан?
– Мой старший брат, – тихо призналась Ингрид. Она выглядела очень подавленной и несчастной.
– Так это с ним ты встречалась вчера ночью? – догадался Бондарь.
– Да.
– Почему он на меня напал?
– Вы нам мешаете, ты и твоя жена, – прошептала Ингрид, теребя скатерть. – Юхан опасается, что профессор увлечется твоей Верой, и тогда наши планы рухнут.
– Какие планы?
– Не спрашивай меня, прошу!
– Какие планы? – настойчиво повторил Бондарь.
– Дом… – сорвалось с губ Ингрид.
– Так женитьба лишь предлог для того, чтобы унаследовать особняк Виноградского?
– Нам дают за него сорок тысяч долларов. Это большие деньги для нас. Я и Юхан хотим уехать в Финляндию.
– Черт! – выругался Бондарь, закуривая новую сигарету. – Так ты обычная аферистка!
– Не говори так, – взмолилась Ингрид. – Мне больно это слышать.
– Больно? А что, по-твоему, должен испытывать человек, которого вы травите собаками?
– У нас никогда не было собак. И машины у нас тоже нет. Я понятия не имею, откуда взялись доберманы. – Собравшись с духом, Ингрид продолжала: – Да, я специально оставила тебя на берегу одного, потому что Юхан собирался хорошенько отдубасить тебя, прикинувшись местным хулиганом. Но появление джипа спутало наши карты.
– Очень жаль, – сказал Бондарь вставая. – Я охотнее свернул бы шею не псу, а твоему братцу, который заслуживает этого гораздо больше.
Ингрид достала из сумки платочек и, шмыгая носом, пролепетала:
– Не бросай меня. Я чувствую себя последней гадиной, но ведь я рассказала тебе правду. И потом… и потом… – она вскинула на Бондаря покрасневшие глаза. – Ты мне нравишься. Подари мне этот день, а вечером я уеду, раз уж так получилось.
– У тебя будет не так уж много времени на сборы, – сухо предупредил Бондарь.
Оставив на столе деньги, он пошел к выходу. Шмыганье носом, сопровождающее его, свидетельствовало об окончательной капитуляции Ингрид. Если бы в этот момент она осмелилась сказать хоть словечко, не видать бы ей экскурсии по ратуше, как своих ушей. Но девушка обреченно молчала, семеня за Бондарем, как побитая собачонка. Скрипнув зубами, Бондарь взял ее за руку и потащил через площадь.
Глава 21
С высоты птичьего полета
Левая створка двери, ведущая в башню, была выкрашена черной рояльной краской, изрядно облупившейся от времени. Правую створку, сделанную из светлого дерева, не успели насадить на петли. Распространяя праздничный запах лака, она лежала поодаль. Арочный проем двери был черен и неприветлив.
Не обнаружив поблизости ни туристов, ни экскурсоводов, Бондарь решил, что подъем на вершину башни отменяется, однако радость его оказалась преждевременной. Крикнув, чтобы он никуда не уходил, Ингрид испарилась.
Предоставленный себе, Бондарь сунул руки в карманы и принялся наблюдать за немногочисленными рабочими, копошащимися вокруг. Одни выносили из здания джутовые мешки с мусором, другие затаскивали внутрь стройматериалы, третьи монтировали дополнительный ряд лесов. Вид у всех был весьма глубокомысленный, но коэффициент полезного действия от этого не повышался. В таком темпе могли бы трудиться, к примеру, водолазы в тяжелых скафандрах или космонавты в открытом космосе. Прикинув, сколько движений делает один рабочий в минуту, Бондарь подумал, что реставрация ратуши растянется не на один год.
Хождения Ингрид заняли значительно меньше времени – что-то около двадцати минут. Она вернулась в компании сухопарого мужчины неопределенного возраста. Цвет его волос тоже был неопределенным, они были какими-то пыльными. Резко очерченное лицо выражало полнейшее безразличие к происходящему. Судя по бирке, нацепленной на грудь, звали его Юри Куускемаа. Отвечая на его сдержанную улыбку, Бондарь почувствовал, что у него сводит челюсти, как при непреодолимом желании зевнуть.
