– Да, кататься по таким мостовым на тачке – сомнительное удовольствие, – согласился Бондарь.
– Не то слово! – кивнула Ингрид. – В старину извозчики устраивали гонки на этой улице. Говорят, некоторые добирались до финиша без языков.
– Вот раздолье для бродячих собак и кошек!
– Не поняла.
– Они бежали за пролетками и лакомились откушенными языками, – пояснил Бондарь.
– Глупая шутка, – поджала губы Ингрид.
Пока она молча дулась, Бондарь так же молча любовался городскими видами, проплывающими мимо. Его внимание привлекла маленькая оранжевая табличка, на которой был схематически изображен процесс вырывания сумочки. Причем чем ближе к верхушке холма Тоомпеа, тем чаще встречались подобные предупреждения. Надписи на них были сделаны по-эстонски, но смысл был ясен без перевода. Как и текст многочисленных вывесок: «Massazhi salong», «Sexy diskoteeka Terminaator», «Stripteaase» или «Erootika tsenter».
– Теперь я вижу, что Эстония приобщилась к мировой культуре и прониклась духом западной цивилизации, – заключил Бондарь. – Сплошные бордели вокруг.
– Ты тоже можешь приобщиться, – холодно ответила Ингрид. – За полсотни крон в час.
– Надеюсь, я добьюсь своего бесплатно. От тебя. На обратном пути.
– Пошло и грубо. И с каких пор мы на «ты»?
– С тех пор, как ты стала «тыкать» мне первой, – безмятежно откликнулся Бондарь. – Мне кажется, это добрый знак. Скорей бы домой.
– У тебя одно на уме, – рассердилась Ингрид. – Постоянно зубоскалишь по поводу бездуховности Запада, а сам абсолютно равнодушен к памятникам архитектуры. – Она взяла Бондаря под руку и потащила его в сторону собора, из которого доносились унылые переливы органа. – Я хочу показать тебе знаменитый собор Пюхавяйму. Ему почти семьсот лет.
– Пока ты не переведешь мне название, я туда ни ногой, – шутливо заартачился Бондарь. – Пюхавяйму! Это звучит подозрительно.
– Храм Святого духа, – пояснила Ингрид. – Видишь колокол на стене? На нем начертано: «Я отбиваю одно время для всех – для слуги и служанки, для господина и госпожи, и никто не может меня упрекнуть».
Зайдя внутрь, они притихли, озираясь вокруг. Стены храма по периметру были украшены фресками, а ниже тянулось деревянное панно с резными изображениями святых. Люди, казавшиеся совершенно оглушенными громогласными звуками органа, сидели на деревянных скамейках. На коленях у большинства лежали открытые книги. Сосредоточенно глядя в них, люди шевелили губами.
– Нравится? – спросила Ингрид почтительным шепотом.
– Очень милые прихожане, – одобрил Бондарь. – И такие старательные. Они учатся читать по букварям?
– Не юродствуй! – очень по-русски прошипела Ингрид. – Я спрашиваю тебя про органную музыку!
– Как будто пьяный гармонист играет, только громче и басов побольше. Ни мелодии, ни ритма.
– Органист импровизирует!
– Вот я и говорю: ни мелодии, ни ритма, – упрямо сказал Бондарь, за что удостоился уничтожающих взглядов всех, кто находился в пределах слышимости.
Следующая остановка была сделана на короткой улочке, протянувшейся на пятьдесят шагов, не больше. Она называлась Сайя Кяйк – Булочный проезд, но сдобой тут даже не пахло, поскольку улочка была заполнена сувенирными лавочками. Ингрид вздумалось поискать тут подарок Виноградскому, и каждый продавец вцеплялся в гостей как клещ, упрашивая купить хоть что-нибудь на память. В результате Бондарь обзавелся совершенно дурацким брелоком в виде русалки, а содержимое сумки Ингрид пополнилось янтарными бусами.
– Не уверен, что профессор обрадуется этой обнове, – заметил Бондарь.
– В таком случае бусы придется носить мне, – хмыкнула Ингрид, впервые проявив чувство юмора.
Пройдя сквозь арку, они очутились на площади, со всех концов окруженной пластмассовыми столиками кафешек. Половина сидевших за ними посетителей цедила кофе, а вторая половина сосала пиво из бокалов. Фасады зданий казались декорациями какого-то исторического фильма, на фоне которых люди в современных нарядах выглядели неуместно. По брусчатке бродили раскормленные, как деревенские куры, голуби. Иностранные туристы беспрестанно фотографировали все это и радостно гоготали. Было тепло, чисто и скучно.
– Что скажешь? – трепетно спросила Ингрид.
– Такая площадка имеется в каждом европейском городе, – пожал плечами Бондарь. – Они совершенно идентичны. Хоть в Австрии, хоть в Швеции, хоть в Финляндии.
– Но такой ратуши, как в Таллинне, нет больше нигде.
Имелось в виду мрачное каменное строение с вертикальными щелями окон. Оно походило на громадный сарай под остроугольной черепичной крышей. К торцу здания лепилась башня, высокая и тонкая, как фабричная труба. До половины она была забрана строительными лесами и полиэтиленом, а ее основание опоясывал дощатый забор, обклеенный одинаковыми плакатами. На них была изображена каска русского солдата, продырявленная пулей. Каску оседлал орел, торжествующе раскинувший крылья.
– Что там написано? – спросил Бондарь, вглядываясь в латинские буквы.
– «Никто не забыт, ничто не забыто», – перевела Ингрид.
– Это они верно подметили. Никто и ничто.
– Тогда почему ты злишься?
– Будь моя воля, я бы снес этот забор к чертовой матери. Танками.
– Вас, русских, не поймешь, – пожаловалась Ингрид. – Забор как забор. Через месяц будет отмечаться шестисотлетие ратуши, там ведутся реставрационные работы. В газетах писали, что с чердака убрали двести кубометров мусора и грязи.
– Мусора и грязи тут по-прежнему хватает, как я погляжу, – сказал Бондарь, испытывая сильнейшее желание сплюнуть на вылизанную мостовую. – Пошли отсюда. Обедать пора.
– Я тоже проголодалась. Но потом мы обязательно сюда вернемся.
– Зачем?
– Я давно мечтала побывать в ратуше, – сказала Ингрид.
– Но там ведь ремонт! – удивился Бондарь.
– Только снаружи. Внутрь туристов пускают, я узнавала по телефону.
– Если ты проявишь достаточно нежности и такта…
– Сколько угодно нежности и такта! – Ингрид натянуто улыбнулась. – Вот видишь, мы уже начали цитировать друг друга. Это свидетельствует о том, что мы почти достигли взаимопонимания. Не отставай, а то потеряешь меня и очень об этом пожалеешь!
* * *
Гадая, что же она замышляет, Бондарь поплелся за ней. Нырнув в очередную арку, они остановились перед небольшим ресторанчиком «Олде Отто» со старичком из папье-маше в витрине.
Следующие тридцать минут прошли в сосредоточенном выборе блюд и дружном поглощении оных. Обед, обошедшийся Бондарю примерно в полторы сотни крон, насытил бы любого обжору.
Они выпили три литра разных сортов пива – с корицей, с медом и с травами, отдававшими каким-то лекарством. Слопали по огромному куску жареной свинины. Умяли «картошку по-деревенски», заправленную жареным луком и сырыми яйцами. Наконец, добрались до горы пирожков из сдобного теста, начиненных печенкой, рисом, яблоками, клюквой и еще чем-то не поддающимся определению. Запивали их ликером и кофе, поскольку места для пива в желудках не осталось. Ингрид кстати припомнила байку о хуторянке, которая, варя кофе для заблудившегося помещика, добавила в напиток муки – чтобы сытнее было.
