Так, в размышлениях о судьбах членов огромной семьи, Ти Джей вышел на сумеречный утренний перрон, затем без труда смешался с пестрой многоголосой толпой и с ней же вплыл в Московский метрополитен.
Подземное царство ему нравилось — и за скорость передвижения, и за таинственность, и, само собой, за возможность перепровериться. Так он и сделал. Присев на свободное место, не снимая наушников, он откинулся на спинку и сделал вид, что задремал. На самом деле через полуопущенные веки Томми тщательно осматривал пассажиров. Подозрительными казались двое: молодой человек в черной куртке, с очень серьезным лицом и чересчур внимательными глазами, и женщина. Красивая, но в то же время вполне обычная, она как-то не вписывалась в подземку и выглядела чуждым элементом. Держала книгу Булгакова «Мастер и Маргарита», но явно ее не читала.
Этих двух обстоятельств хватало, и Ти Джей на второй остановке, дождавшись, когда двери с шипением начнут сдвигаться, как бы проснулся, вскочил и, придержав ботинком дверь, выскользнул на платформу. Тут же повернулся, скользнул по вагону цепким взглядом и увидел, что и парень, и девушка пробираются к безнадежно закрывающимся дверям. Ти Джей усмехнулся и, не дожидаясь, когда хвост электропоезда скроется в туннеле, поспешил наверх к переходу.
Он был уверен, что это обычный дежурный «хвост», и на него у русской контрразведки нет ровным счетом ничего. Однако у Ти Джея на сегодня были запланированы встречи, и обнаруживать свои контакты перед русскими он не собирался.
Конвейер
Соню ломали семь часов подряд — с двух ночи до девяти утра, и, разумеется, Коростелев использовал все: внятно объяснил, что такое русская зона и что с ней будут делать на каждом этапе вхождения в эту новую русскую жизнь.
Ковалевская молчала.
Коростелев попросил ее не строить иллюзий и сразу принять во внимание, что русская зона — это прежде всего антисанитария, почти неизбежный туберкулез и абсолютно неизбежное насилие — во всех его мыслимых формах. Впрочем, и в немыслимых тоже.
Как об стенку!
Коростелев указал на то, что даже по проторовскому заявлению ей грозит не менее четырех лет, а уж если ей докажут — а в Басманном суде и не то доказывают — шпионаж, то, может, будет и семь, и восемь. И каждый год она — абсолютно не умеющая жить жизнью скота — будет просить небеса о смерти как о высшей награде.
Без толку.
Она просто закрылась, как устрица, и лишь к девяти, когда Коростелев и сам совершенно выдохся, проронила:
— Я учитывала, что это может случиться со мной в России.
Иван Иванович оживился. Любое слово было намного лучше этого упертого молчания.
— И что?
— Я и ехала сюда, чтобы этого стало меньше… не шпионить… а спасти… родину.
Слышавший этот разговор из соседнего кабинета Соломин мысленно матюгнулся и дал измученному Коростелеву отбой.
— Теперь твоя очередь, — из рук в руки передал он заокеанскую птицу капитану Исаеву. — Давай ставь ее на конвейер, а к вечеру мы снова подтянемся.
— Она что у вас, не спала? — поморщился только появившийся на работе Исаев.
— А ты откуда в ментовку свалился? — зеркально поморщился Соломин. — Из института благородных девиц?
А буквально через полчаса дала знать о себе прослушка:
— Юрий Максимович, у нас контакт!
— Кто?!
— Лондон. Кудрофф.
Полковник Соломин просиял и с размаху ударил кулаком о стол.
— Я знал! Я чувствовал! Можешь соединить?!
— Без проблем, — с чувством собственного достоинства отозвался старший смены.
Аллигатор
Ровно в девять утра на стол Николая Ивановича Смирнова легли данные испытаний всех пятидесяти образцов твердотопливных двигателей.
— Но вы сами знаете… — без улыбки проронил Кубышко.
Смирнов кивнул и скупым жестом показал, что хочет остаться один. Да, он знал, что это научный подлог, но иного выбора ему жизнь не предоставила. Вздохнул, завязал тесемки на папке и поднял трубку телефона. Нацепил очки и из записной книжки выудил визитку с телефонами Дэвида. Тщательно набирал вечно занятую «восьмерку», и только на двенадцатой минуте АТС сработала, и раздался слабый, но долгожданный гудок — словно комарик просился испить крови: «Пи-иии-иии-ии…»
Декан быстро набрал «десятку», затем код страны — «сорок четыре», дальше пошли цифры личного телефона. Треск, писк, гудок, затем тишина и глухой ответ:
— Hello! Professor Kudroff… speaking. Hello?
— How do you do! David!
— Good! How're you doing! Who is that?
— Sorry, professor, it's Smirnov from Moscow. From Russia.
— Oh! Nickolay, nice to hear you! How is everything? Our work?
— Yes, it's me. Everything is all right! O'key! You must arrive.
— Sorry? What's wrong? Something's happen?
— No. Nothing bad. Everything is good. Come to Moscow. We are ready. Work is finish!
— Really? Great! My congratulations! OK. I'll be with you next week.
— O! Not next week! Tomorrow, please.
— Tomorrow? Are you serious?
— Yes! Yes! Absolutely!
— Well… All right. I'll be very soon. Really, soon.
— Perfect! I'll meet you at airport.
— Great!
— Yes. Wait you very much.
— So, professor, see you soon! Goodbye!
— Goodbye! See you later.
[1]
Профессор Смирнов удовлетворенно повесил трубку. Последнюю произнесенную фразу он помнил еще из далекого детства, ее произносили в английской спецшколе в районе метро «Первомайская», где он жил с бабушкой. Каждый день, прощаясь с учителями, они так и говорили: «See you later!» — и про себя добавляли нехитрую английскую рифму: «Alligator!» Ну, а особо продвинутые ученики, к которым Коля Смирнов в то время не относился, щеголяли витиеватым продолжением: «For a while, crocodile!»
