— Алло, Станислав? Это я, Петя. Чего рано так? — ворчал абонент.
— Нормально. Кто рано встает, тому любая дает. Ха-ха, — хотел было засмеяться Стас и зашелся тяжелым кашлем. — Кхе-кхе-кха.
— Ну, вот опять тебя разрывает. Лечиться тебе надо, Стас.
— Не твоего ума дело. Петя, собирай актив. Надо действовать. Этому Павлову только пиар был нужен. Видел же, что я интервью даю, нет, надо и ему свои пять копеек вставить. А теперь мы ему неинтересны, — прохрипел Стас.
— Ладно, Стас, ладно. Не кричи. Сейчас всех соберу. Когда и где? — отбивался Петя-активист.
Он привык к вспышкам ярости Станислава. От больного человека что еще можно ожидать? Петя вздохнул. Для него потерянные в жилищной пирамиде десять тысяч долларов не были критичной суммой. Он хоть и не зарабатывал многие тысячи, но все же сильно от жуликов-девелоперов не пострадал. В актив вошел сам, инициативно. Надеялся быть в числе первых, когда начнут выплачивать возвращенные деньги. Но пока никакими деньгами и не пахло. Петр продолжал ходить на митинги и собрания. Ему это даже нравилось. И работе вэб-дизайнера не мешало.
— Обзванивай всех наших, — распорядился Стас. — Собираемся завтра в два часа. Позже нельзя. От каждой десятки по одному человеку. Старшие групп приходят обязательно. Только место надо выбрать. На улице холодно и слишком привлекает внимание. Хорошо бы зал какой-нибудь актовый. В школе? Нет, уроки еще идут. А Лариса Ивановна может дать читальный зал?
Лариса Ивановна была такой же активисткой, потерявшей все свои сбережения в одном из мыльных девелоперских пузырей. Она работала заведующей библиотекой и активно помогала своим товарищам отстаивать права и интересы вкладчиков. На стихийном митинге возле ГУМа она тоже присутствовала.
— Думаю, сможет. Никогда не отказывала раньше. Давай туда всех я и направлю? — подхватил Петя идею Станислава.
— Хорошо. Мне позвони, когда всех оповестишь, а то у меня кризис. Кх-кха! — снова закашлялся Стас.
— Слышь, Стас, давай я тебе кину сто рублей? Хочешь из общественных? — предложил Петя.
Он не был жадным, но и транжирой прослыть не хотел. Общественные деньги, собранные активом, по сто рублей с каждого соинвестора, тратились исключительно на нужды неоформленной организации обманутых дольщиков. Бумага, конверты, почтовые отправления и другие мелкие траты оформлялись тщательным образом. Отчитывались еженедельно перед общим собранием. Любая новая информация, касающаяся строительных дел, распространялась со сверхзвуковой скоростью. Не успевал человек и рта открыть, как глаза и мимика выдавали его с головой. Правда, плохих вестей было гораздо больше. Единственной положительной новостью последнего времени был визит адвоката Артема Павлова к президенту страны и разговор про нужды дольщиков.
— Общественные деньги не трожь! Если хочешь помочь — помоги, а в общак руку не запускай, — жестко запротестовал Станислав. — Собирай людей! На собрании разберемся. Пока!
Исповедь
— Артемушка, сынок! Очнись.
Мамин голос звучал настойчиво, но ласково — как в прежние времена, и Артем скуксился, как в детстве, и заныл:
— Ну-у-у! Ма-а-а-ма-а-а! Дай поспать, — он открыл глаза и не узнал привычной обстановки. Вскочил на кровати, ощупал себя. Почему-то лежит в костюме, не раздевшись. В комнате темно. Рядом стоит мама.
— Мама? Где я? — не постеснялся спросить Артем.
— Охо-хо. Сына, сына! До чего ж ты себя довел. Успокойся. Ты дома. Уснул в ботинках и костюме. Ужас!
Павлов тряхнул головой, окончательно проснулся и вспомнил вчерашний визит в образе Деда Мороза, рассказ о своих достижениях, обморок Лиды… Точно, Лида! Где же она?
— Мама, а где Лида? С ней все в порядке? — тревожно поинтересовался сын.
— Я только хотела сказать тебе, — вздохнула Василиса Георгиевна. — Вставай и пошли в большую комнату.
Она настойчиво потянула Артема за руку, и он без возражений подчинился, но гостиная была пуста. На часах, несмотря на кромешную тьму за окном, было уже восемь часов утра. Василиса Георгиевна последние годы поднималась очень рано, около шести утра. Обычно до восьми она молилась, вычитывая утреннее правило, псалмы и акафисты. Даже сегодня, несмотря на чрезвычайное происшествие, она не нарушила порядок и, молитвенно попросив помощи у господа бога, разбудила сына.
Артем оглянулся. Комната была пуста, и почему-то исчезла детская прогулочная коляска, стоявшая в углу. Возможно, Лида укачивала в ней Лялю, хотя такое предположение выглядело глуповато.
— Мама, что случилось?
— Лида… сынок, только не волнуйся… Лида… она… — мама почему-то запиналась.
— Мама! Да что, в конце концов, происходит?! Говори, а то я сейчас к ней сам зайду!
Мама покачала головой и сделала останавливающий жест:
— Нет-нет! Не ходи, уже поздно… бесполезно… Нет Лиды… — мама всхлипнула, но подавила в себе плач, лишь глаза заблестели в тусклом свете настольной лампы.
— Кка-аак нет? — икнул Артем. Он готов был предположить самое худшее.
— Он ушла… — выдохнула мама.
— Пффф-фууу!!! Ну, мама!!! Ты меня до инфаркта доведешь! — Сын присел на корточки возле кресла и обнял беззвучно плачущую мать. — Мамуля! Ну что ты расстроилась? Она жива, здорова?
— Жива. Здорова. Но ее нет с нами больше. Она ушла. Уехала. Навсегда. Понимаешь, сыночек? — Василиса Георгиевна продолжала тихонько хлюпать носом.
— Ну что поделать?! Она же свободный человек. Ляльку жаль. Смешная. Не беда! Жизнь тесная штука — еще свидимся. Не плачь. Дай передохнуть, а то ты меня напугала!
Артем погладил маму по голове и поцеловал ее натруженные родные руки. Аккуратная, в строгом черном шерстяном сарафане, плотном платке, мама всегда была очень сдержанная в своих эмоциях, но сейчас дала волю слезам. Она так не плакала даже на похоронах мужа. Павлову стало даже немного обидно за память об отце.
— Ну, успокойся. Расскажи, что тебе известно? Записку хоть оставила?
— Да-да. Оставила. Но тебе, может быть, лучше ее не читать? — засомневалась мать.
Только теперь Артем заметил, что она держит свернутый листочек, и протянул руку.
— Мама! Давай я буду решать: читать или нет. Дай мне, пожалуйста, эту бумажку!
Василиса Георгиевна вздохнула и вложила ему в руку письмо.
— Читай. Но если хочешь, я тебе перескажу.
— Извини, я сам. Документы — это мое дело.
Артем быстро развернул бумагу и жадно впился в текст. По мере прочтения на его губах заиграла кривая недобрая усмешка, и мать отвернулась. Она не хотела видеть на лице сына подобные эмоции, а сын читал и видел, что стал не просто заложником ловко разыгранной интриги, а даже сыграл строго отведенную ему роль. Не то клоуна, не то обезьяны, таскающей из огня каштаны для ловкого манипулятора.
