Смотреть на Владика не было никакого желания, но я вдруг подумала: а если Натка опять влюбится в какого-нибудь толстого лысого «папика», польстившись на его материальное благополучие, а он, как Лешик, будет долго и планомерно вынимать из нее душу, не собираясь при этом жениться? Да еще «чужие дети ему не нужны», и Сеньку, видите ли, можно «предъявлять», только когда он «прикипит душой».
А вдруг не прикипит?
Во все времена это называлось «поматросит и бросит», а Натка почему-то была постоянным персонажем такого сюжета.
На кухне кипела уборка, поэтому мне пришлось залезть на стол, он перегораживал путь к окну.
У подъезда стоял, блестя серебристыми боками на солнце, новенький «Лексус». Возле него переминался с ноги на ногу мужик с букетом цветов. Слава богу, у него не было ни лысины, ни пуза, как у пресловутого Лешика, который так долго мучил Натку скандалами, ревностью и перспективами замужества.
С высоты третьего этажа новоявленный Владик казался вполне симпатичным и, как утверждала Натка, положительным. Белые розы, не меньше пятнадцати, светлый костюм с легкой помятостью на спине, что указывало на дорогой лен, темные волосы…
Может, Натка и правда выхватила счастливый билет, только отчего-то мне в это не верилось. Я считаю, что такому «билету» своего маленького сына можно предъявлять с легкостью, не боясь спугнуть.
Из подъезда выпорхнула Натка — что-то долго она спускалась, наверное, десять раз доставала из сумки зеркальце, подкрашивалась и поправляла прическу. Владик галантно поцеловал ей руку, вручил букет и, проводив до пассажирского сиденья, открыл дверь серебристого «Лексуса».
Натка так гордо шла, что меня смех разобрал. Садясь в машину, она бросила быстрый взгляд на мое окно — вижу я ее триумф или нет? Улыбнувшись, я помахала сестрице рукой.
Пусть найдет свое счастье, я буду только рада. Главное, чтобы в этом «Лексусе» хватило места и для Сеньки с его вечными «экспериментами».
В сумке опять зазвонил телефон. Я поспешно спрыгнула со стола, едва не подвернув ногу. Совсем сбрендила — рассматриваю Наткиных ухажеров, а ведь, наверное, мне Сашка уже час дозвониться не может. С этими домашними бедствиями, Наткиными сборами на свидание я совсем забыла про собственную голодающую дочь и про то, что хотела позвонить Ольге Викторовне…
Я выхватила телефон из сумки в тот момент, когда звонки прекратились.
Пропущенных вызовов было четыре. Но не от дочери, а от… Никиты Говорова.
«Мам, он такой симпатичный», — вспомнила я Сашкины слова из сна.
С Никитой после того единственного ужина в ресторане мы виделись только в суде и общались исключительно по работе. Что заставило его позвонить мне субботним утром, я понятия не имела, но перезванивать — значило выказать свою заинтересованность, а мне этого не хотелось…
После истории с Кириллом не было у меня никакой заинтересованности — умерла, растворилась, канула… Может, это пройдет когда-нибудь, переболит, но пока… Там, где должны быть чувства, у меня красная кнопка — не трогать! Не подходить, не вторгаться, даже не намекать.
Так что позвоню-ка я Ольге Викторовне, узнаю, как можно решить проблему голода в Англии: радикально — раньше времени выдернуть Сашку из «погружения», или все-таки более конструктивно — например, позволить детям хотя бы раз в день полноценно обедать в студенческой столовой. Пусть и в ущерб осмотру достопримечательностей. Ни Тауэр, ни Вестминстерское аббатство никуда не убегут, а здоровье пережаренным беконом можно угробить.
Да, и неплохо бы поговорить с родителями Джимми о том, что зажигать на ударных установках, конечно, здорово, но вы в ответе за тех, кто у вас в гостях. Если Сашка выучит только музыкальные термины и получит контузию, что толку-то от такой поездки…
Не успела я набрать номер, как из кухни выскочил Сенька.
— Готово! — отрапортовал он.
— Так быстро? — удивилась я.
— Да что там… Чик-чик, и все.
Я пошла посмотреть на его «чик-чик». На полу, конечно, остались разводы, а посуда все равно блестела от масла, но жить можно. И даже попробовать налить себе кофе.
— Теть Лен, а когда наша подводная лодка поплывет в парк?
— Пойдет, — поправила я.
— В воде плавают, — засмеялся Сенька.
— Только не подводные лодки, — потрепала я его по вихрастой голове. — Лодки и корабли ходят. Вот сейчас я кофе попью, человеком себя почувствую, и мы сразу же возьмем курс на карусели. Ты — капитан, договорились? А я — штурман.
— Тогда слушать мою команду! Кофе отставить! — гаркнул Сенька.
— Это еще почему?
— Зачем кофе пить, чтобы человеком себя почувствовать? Что ты, теть Лен, без кофе не человек, что ли?
— Человек, но без фантазии. Тебе нужен штурман, который ничего не соображает?
— Мне любой штурман нужен, — ответил хитрый Сенька. — Только чтобы побыстрее уже к каруселям приплыть.
Я, соблюдая меры предосторожности, налила себе кофе. Чашку взяла полотенцем, чтобы не выскользнула, сахар сначала попробовала на вкус и воду кипятила, не сводя с чайника глаз.
— Ты сам-то завтракал, капитан?
— Как-то так… — сказал Сенька, с нетерпением глядя, как я пью кофе.
— Что значит — как-то так?
— Ну, мороженое не ел, лимонад не пил, сахарной ваты тоже пока не дали.
— Ясно. Это дело поправимое. А что ел?
— Какие-то яйца всмятку и бутерброд с колбасой. Теть Лен, ты можешь кофе быстрее пить, а то оно остынет…
— Он.
— Что?
— Кофе — он, впрочем, сейчас это уже не важно.
— Теть Лен, кофе свой глотай быстрее!
— Иди пока люки задрай, — я не знала, имело ли это указание отношение к подводной лодке, но Сеньку требовалось срочно чем-то занять, пока я не допью кофе.
Племянник умчался, а у меня опять затрещал мобильный. Я посмотрела на дисплей — Говоров.
Брать трубку, не брать?
Как хорошо, когда нет необходимости хватать телефон и можно вот так размышлять лениво — брать, не брать?
Вспомнив, как Никита кланялся мне во сне со словами «к вашим услугам», я, не сдержав улыбки, ответила на звонок.
— Доброе утро, Никита.
— Утро доброе. Надеюсь, не разбудил?
— У меня дома цунами, землетрясение и ураган. Я давно встала.
Словно в подтверждение моих слов, прибежал Сенька и громко закричал:
— Теть Лен! Больше люков нет! Мы плывем уже или на мель сели?!
— Иди-ка с навигацией разберись, — сказала я первое, что пришло на ум.
Сенька ушел понурый, без того энтузиазма, с которым убежал задраивать люки.
