Тут я сделала мысленную сноску специально для континентальных европейцев: тахиль – это 38 граммов.
И представила себе, как поведет себя несчастный Тони, если перед ним встанет необходимость регистрироваться. Да он повесит эту регистрацию в рамке у себя в гостиничной комнате. И напишет на визитных карточках (если они у него есть): Тони, зарегистрированный и сертифицированный опиумоман.
«Ключевой вопрос – справится ли в этом случае наша полиция с подпольной опиумной индустрией, которая сильна и становится сильнее. Здесь все большую роль предстоит играть полицейской превентивной службе – она уже некоторое время занимается контрабандой, которая поступает почти целиком из Китая.
Первоначальная цель создания этой службы была – охранять доходы казны. Опираясь на имеющуюся информацию, можно с большой долей уверенности сказать, что Пенанг в этой сфере ждут радикальные перемены и события. Для многих – болезненные. Но проблему эту, как считается, начнут решать по-иному уже в ближайшие дни».
Вот после этой фразы за моей подписью начнется настоящая буря. А пока что…
Я поднялась к себе в офис.
И протянула руку к черной тяжелой трубке телефона.
– Тео, дорогой, есть одна мелочь. Чтобы написать очередной материал, хочу взять в полицейском управлении интервью у того человека, который возглавляет там превентивную службу по борьбе с контрабандой опиума. Как ты сам знаешь, отношения с полицией у меня пока не вернулись к норме… Да, еще один очерк, я без тебя договорилась с Биланкиным, вечером зайду и все расскажу. Ты только дай мне имя того, к кому надо прорываться, а подробности потом. Да, вот сейчас. Да, только имя. Сейчас перезвоню.
Я затаила дыхание: очень многое должно было решиться в эти минуты. В голове у меня было два имени. Либо – либо. Ну? Я еле выдержала сто шестьдесят секунд, перезвонила, услышала имя, тихо захлопала в ладоши, пытаясь удержать у уха тяжелую трубку.
Все.
Дело закончено. Остаются мелочи. Арестовать злодея – предъявив, наверное, кое-какие доказательства, или же проработать иные варианты действий. И это уже, к счастью, решать предстояло не мне. Для этого были прохладные коридоры и тихие комнаты «Ис-терн энд Ориентл». Я не подвела человека с неподвижным оценивающим взглядом.
Мне всего-то надо было теперь остаться в живых одни сутки плюс несколько часов.
Внизу зазвучали обрывки музыки. Урчание туб и тромбонов вызывает странный эффект – где-то в середине живота зарождается комочек радостного смеха. Но кажется – вот если сейчас запоют своими небесными голосами трубы, то брызнут слезы.
А трубы, конечно, всегда начинают петь.
Но в этот раз их звук прервался, и под радостные вопли каких-то людей хорошо знакомые пальцы Тони (Энтони Дж. Херберта-младшего) начали азартно, с яростью играть «Трех поросят». Так, что ноги сами отстукивают ритм.
Он дул и пыхтел,
Он дул и пыхтел,
Он дул и пыхтел —
И домик, —
аккорд:
– Упал!
И снова неудержимый ритм клавиш.
– Лим, попроси госпожу Магду подняться ко мне, – нейтральным голосом сказала я старшему официанту, когда он мгновенно ответил на мой звонок.
Я почти никогда не пользуюсь этим звонком, и Магда поднимается ко мне сама, когда хочет – как крыс Чандрагупта, а чаще я спускаюсь к ней.
Я не знала, правильно ли то, что я делаю, но у меня попросту начинали уже отказывать ноги.
Магда оценила перемену стиля – она вошла очень серьезной и мрачно поинтересовалась:
– Мне следует ждать приглашения сесть, или ты меня вот так, стоя, выгонишь с работы?
– Не выгоню, Магда, – сказала я, кладя ноги на стол. – Я просто устала. Я говорила с китайскими врачами о тех, кто курит опиум.
Магда, после краткой паузы, прошла и села на подоконник, загородив половину света. Я теперь не видела ее лицо, только темный профиль с великолепно очерченным носом с горбинкой.
– Ты знаешь, сколько это стоит? – наконец сказала она. – Тем более что он его не только курит, а иногда и ест. Это называется у него экспериментом.
– А ты уже давно, видимо, догадываешься, что есть такие люди, для которых деньги – не очень большая проблема? – ответила я.
– Давно, – кратко подтвердила она. – В тебе нет страха. Это такой вот весьма характерный признак наличия денег. И потом, все это время, пока я здесь работаю, хозяин ни разу не появлялся. А ты безвылазно здесь. Сделать выводы нетрудно. Что ты мне хочешь сказать про китайских врачей?
– Что они есть. Что если Тони захочет вылечиться, они помогут. Помогут ему, в его борьбе. Если он будет бороться.
Магда молчала и не шевелилась.
– Магда, скажи, сколько раз тебе хотелось его бросить?
Долгая пауза, хохот снизу. Кто-то пробует первые аккорды «Поросят» – спотыкаясь, ошибаясь – явно не Тони.
– Сколько раз? – прозвучал ее тихий бас. – Сейчас мне хочется сказать, что ни одного. Хотя на самом деле… Хорошо, я кое-что расскажу. Не буду вспоминать, что со мной творилось после Чикаго, и Сан-Франциско, и лайнера в Гонконг, на котором я играла за еду и каюту. Но вот пришла последняя точка. Под названием Чунцин. Не тот, в котором я сейчас живу. А настоящий. Китайский. Черт знает где, на пути в Бангкок, где меня вроде как ждал контракт в их великолепном «Ориентле», без «Истерна». Но я не доехала. Какой там был год, двадцать пятый? Власть в Китае непонятно чья. Чунцин… огромный, жуткий город. Дым, вонь, кругом миллионы людей, и все китайцы. Я лежу и трясусь, как подыхающая собака, на грязной кровати какого-то отеля. Название не помню, хоть убей. Лежу и знаю, что все – приехала, да и пора бы, молодости никакой, и это мягко говоря. Вещь не новая, подержанная, и так далее. Что со мной было – черт знает, лихорадка местного происхождения. Китаец с отстриженной косичкой уже отказывается выносить мой ночной горшок. И тут – открываю глаза, вижу над собой очки и шнурок, бородку без всякой еще седины. Меня моют спиртовым раствором. Моет мужчина. С которым мы неделю назад всего-то выпили по паре джинчиков в каком-то местном баре. Закрываю глаза: пусть моет, черт с ним. Открываю. Ночь, мужчина курит сигару в окошко, поит меня какой-то липкой китайской дрянью, типа лекарства, подает чистый горшок, начинает развлекать меня разговорами на странные темы типа того, что Чунцин еще иногда называется Чун Кингом, но это неправильно, это только на южных диалектах. Что диалекты эти ведут к жуткой путанице, когда не разберешь, как кого зовут. Например, этот злобный выскочка Чан Кайши на самом деле не Чан, не Кай и не Ши, а вообще Цзян Чжунчжэн – видишь, я до сих пор помню. Что в Шанхае не умеют готовить лапшу, за лапшой надо ехать в какой-то городок черт знает где. И так далее. Закрываю глаза. Открываю – он здесь, спит в кресле. На вид очень даже мил, даже с открытым ртом. А мне тепло и вообще неплохо.
Аккорды внизу взяла другая рука, жемчужная нить звуков раскатилась по зале и прервалась. Зазвенели стаканы.
