— А теперь, Анахита, — сказал я, не отказав себе в новой чаше, — теперь, когда все ушли, — у меня есть два дела. Первое. За что этот человек без лица убил вашего отца? Из-за меня? Все-таки из-за меня, это ведь правда, да?
Она грустно покачала головой:
— Все начиналось два года назад. Отец был одним из самых уважаемых людей в бихафриди. Это здешнее, очень древнее учение. А потом их всех убили — вот этот Хашим, человек без лица. Отца же он оставил в живых и приказал: обо всем ему рассказывать, выполнять любые приказы.
(И поэтому все, что мой злосчастный братец делал через этот дом, становилось известно секретной службе Абу Муслима, понял я; более того, не обязательно от Заргису, а, похоже, именно от этих ворот ниточка потянулась на наше бухарское подворье. А оттуда видимо, уже и в Самарканд: как-то же устроились в наш дом слугами те два персонажа с кинжалами? Будет о чем написать брату, и никакими стихами этого не изложить, подумал я.)
— И тут, — продолжала Анахита, — появляетесь вы. И те двое, что шли за вами, видно, на полном скаку поехали к этому… страшному человеку. Отец думал, похоже, что успеет что-то сделать… А потом, он ведь должен был сначала проверить, кто вы такой, а затем уже решать, ведь так?
Ну, да, он не знал, кто я такой, но мои преследователи — знали и не стали ждать. И бедный Адижер, вспомнил я, перед смертью только и успел, что сказать: да что же это такое, так быстро? Я сейчас пойду и все им объясню… И ведь он спас, спас мне жизнь, запихав в тот кувшин…
Но эта мысль лишь кольнула меня в сердце. Потому что была и еще одна — мысль побольше, поважнее: никаких сомнений в том, кто стоял за убийцами и кто пытался навредить делам моего брата, уже не оставалось.
Дружба нашей семьи с Абу Муслимом тебе чем-то помешала, так, колдун Хашим? Да и сам Абу Муслим стал лишним?
Тут я произнес что положено в память великого винодела, Анахита прошептала какие-то слова, обратив лицо к небу, — и я приступил ко второй части своей задачи.
— Моей семье нужно тут не только винное хозяйство, — сказал я, — а еще и пара хороших фруктовых садов. Помогите выбрать, Анахита. Вы ведь тут должны все знать, сами понимаете, какие цены называют для чужаков. Значит, так: мне нужен большой сад, более-менее близко к Мерву — два дня пути максимум. Окруженный хорошей стеной. Не в деревне, лучше в каком-то удаленном месте, почти как замок. Знаете, я тут пытался недавно сторговать один такой сад, которого окрестные люди попросту боялись — кто-то там умер, или нечто в этом роде. Цена была просто потрясающей. Но представьте, Анахита, — там надо было бы заново делать подземные водоводы. А до того даже трудно было разобраться, что за земля. Нет ли где-то еще таких садов — пусть заброшенных после прихода Абу Муслима, пусть там еще бродят души умерших, — лишь бы деревья росли?
— Хм-м-м, да есть, конечно, — медленно начала она.
В конце концов нам пришлось найти в доме согдийскую кисть и клок пергамента (папируса не оказалось) и заняться составлением целого списка. Я старался не показывать своей не то что радости — а попросту восторга.
— Да, Анахита, — сказал я, уже садясь в седло и пряча драгоценный пергамент, — со дня моего приезда прошло немало времени, и очень многое изменилось. Я уже не враг этому самому человеку без лица. Я живу теперь в самой мервской крепости и вижу его чуть не каждый день. Вы можете отправить к нему курьера сейчас и все рассказать о моем визите, все, как есть, я совсем не против.
Она начала смущенно хихикать и медленно заливаться краской. На лице ее читалось откровенное облегчение.
— То есть расскажите, что я хочу купить у вас долю в хозяйстве, получать вино по хорошей цене, — перечислял я. — Что у меня в Мерве серьезные торговые планы, что я тут могу остаться надолго. А вот что мне нужен сад — лучше пока не говорить. Потому что Хашим тут не только войной занимается. Перехватит клиента, оглянуться не успеешь.
Анахита с некоторым сомнением посмотрела на меня и кивнула.
Неделя, сказал я себе, мысленно перебирая пункты списка. Неделя — и я найду мой сад.
— Анахита, — окликнул ее я уже с седла. — Как там звали того полководца, чьи воины принесли сюда вашу уникальную лозу?
— Красс, — сказала она, сморщив лоб. — Марк Красс.
И только подъезжая к дому я вдруг понял, какую глупость сделал.
Бихаф… как бы ни произносилось это странное название.
Отец Анахиты Адижер был одним из них.
Заргису была как-то связана с ними.
Это означает, что Адижер — да, возможно, и сама Анахита, — видели ее, говорили с ней.
Я чуть не поднял коня на дыбы, разворачивая его обратно. А потом начал говорить себе: ничего, я вернусь туда завтра или на той неделе. Ничего не случится за это время.
И чуть не засмеялся: как близко, как близко к цели!
Но ко мне по площади чуть не бегом двигался на длинных ногах Юкук:
— Я нашел родную деревню того самого человека с большим носом, — без всяких приветствий начал он. — И там выяснил, что этот, не оставляющий вашу женщину без внимания носатый… (тут Юкук произнес скороговоркой какое-то имя) — что он уже покойник.
Покойник, без промаха бьющий из лука, — это было, по крайней мере, интересно. Но дальше выяснилось нечто еще более занятное. Юкук, как уже было сказано, ездил в его родную деревню. А там живут вот эти самые, хорошо знакомые с учением бихафриди. Да что там, уцелевшие его приверженцы. И выяснилось, что мать носатого, узнав, что сын ее прямо на площади в мервской крепости нанес удар тем самым кинжалом в деревянной рукоятке и со словом «паиридезо» на устах нашел-таки свой сад, — надела праздничные одежды и умастила веки глаз ароматическим маслом. Но потом до нее дошли сведения, что он все-таки остался жив. И тогда она посыпала голову песком и расцарапала себе лицо. И с тех пор говорит всем, что сына у нее больше нет.
Что ж, мы уже знаем, где начиналась история убийц — и что колдун Хашим просто своровал идею у уничтоженных им людей, заодно поставив себе на службу двух-трех оставшихся в живых. А поскольку убийц требовалось много, то начал готовить их из числа потерявших вкус к жизни. Раненых, нищих… И понятно, что наш торговый дом по странному совпадению ему очень мешал: куда ни пойдешь, везде Маниахи. Больница, винный дом Адижера…
— Кстати, сер, — продолжал Юкук, — одной загадкой стало меньше: я все думал, зачем нужно было большую часть убийств совершать на глазах толпы народа? Сначала мне казалось, что это потому, что убийцу должен кто-то зарубить, чтобы он ничего не сказал. Но сейчас я вижу, что они должны по возможности становиться героями для своих, даже если речь о матери. Интересное, наверное, было учение, это самое бихафриди. А еще интереснее то, что с такой тайной армией можно держать в страхе целую страну… Да что там, несколько стран…
Мне оставалось только признать, что Юкук прав.
— А вот дальше совсем интересно, — покачал головой он. — Знаете, о каком убийстве идет речь в случае с нашим носатым? Том самом, которое произошло вон там, на ваших глазах? Совершенном этими, якобы дапирпатами, вашими соседями под стенкой? Одного убийцу зарубили на месте, а второго, носатого, как оказалось, схватили. Редкий случай, правда? Оказалось, что не случайно он редкий. Я потратил немало ваших дирхемов, чтобы добраться до него, — но, представьте, в тюрьме его уже не было, как мне сказали — он «исчез». А знаете, как выглядят тюрьмы, чуть не у нас под ногами, в мервской крепости? — Юкук сделал двумя руками плавное движение, как будто лаская очертания женской фигуры. — Земляной мешок. Вскарабкаться по этим сходящимся наверху стенам невозможно. Оттуда не «исчезают». Человека оттуда можно только достать. И это означает, первое, что у него очень серьезные друзья наверху. Второе: он не обычный убийца, чья дорога — прямо в рай, он важная в их компании личность. Видимо, в каких-то особых случаях один убийца делает свое дело, а другой — страхует, следит и сам себя резать не пытается. Третье: раз так, то убийство того воина здесь, в крепости, было важным. Я, кстати, не раз думал: а что, если только часть убийств — их реальная цель, а прочие — для отвода глаз? Плюс для тренировки? И, наконец, этот носатый сейчас убивает стрелами слишком болтливых, а до этого его видели в компании этой вашей женщины…
