Очень большой нос? Юкук уже второй раз говорил об этом. Что-то знакомое забрезжило в моей памяти. Здесь не Поднебесная империя, здесь носы у всех, включая меня, немаленькие, но очень большой — где же я видел такого человека совсем недавно?
— А женщина, — продолжал Юкук, — у нее был длинный легкий меч. Примерно как у меня. И она двумя взмахами уничтожила двух конных воинов, пытавшихся подъехать к ней справа и слева. Остальные поеле этого просто убежали. Я слышал, что она опасна. А теперь это подтверждается. Ее видели в этой деревне еще раз, совсем недавно, уже не в броне, но с той же парой сопровождающих. Ехала к Мерву. Попросила воды. Ускакала. Так, и самое главное: кто такая ангел-утешитель, мы в общем давно знаем. Это она и есть. А тут узнали еще две вещи. Про сад, например. Там бывают иногда вот эти преступившие смерть воины. Это для них великое счастье. В саду они познают радости рая чуть не каждую ночь, и все вот с этой женщиной. Хотя и с другими. Из этого сада они, если оказываются того достойны, отправляются в настоящий райский сад, и там их ждут все те же забавы. Но если они оказываются слабы, то их ждет нечто иное — демон с сожженным лицом.
Так. Вот это было просто здорово.
— Юкук, ведь вы тоже знаете, у кого тут сожженное лицо? — задумчиво выговорил я.
— Еще бы мне не знать, — мрачно отвечал он, принимая у меня уздечку коня. — Тут его все знают. Этот самый демон, собственно, и уничтожил вот этих бихафриди, без счета и без пощады. И еще много кого. Но тут что-то не получается — одно дело пугало для обитателей того самого сада, другое — правая рука Абу Муслима, человек, выявляющий всех и всяких врагов и шпионов. Если вы знаете, это и есть его главная работа, сер.
Да, это я знал. Но снова вспомнив человека без лица в доме винодела Адижера, я решил, что уже ничего не понимаю. Как-то все выглядело слишком просто — Хашим в роли наказующего демона? Но если женшина по имени Гису была неуловима, как ветер, то Хашима каждый день видели в компании с самим мервским барсом… Который только что заставил того самого Хашима пообещать мне, что когда поймает Заргису, отдаст ее мне. И что бы это все значило?
— Про него, — это лишь разговоры, — завершил Юкук. — И вообще-то пора все эти разговоры свести в какую-то картину, чтобы разобраться, что делать дальше. Сегодня — не успеем. Потому что нам обоим в больницу к почтенному Ашофте. Вам — как всегда, а меня обещали познакомить с тем самым типом, что ведет странные разговоры с больными. А еще ведь надо доехать до города по этой проклятой жаре. Мы вернемся и заснем, вот и все. Но завтра пора садиться и говорить.
Лицо Заргису, которое так и не увидела старуха, вдруг сразу и целиком всплыло в моей памяти — как будто она надолго уезжала и вот вернулась. Почти все женщины Ирана красивы, и главная их гордость — это великолепный нос, не только изогнутый, но иногда и совсем не малой толщины. Но даже самые щедрые носы уравновешиваются не менее щедрой и гордой нижней челюстью, а также и чуть выпяченной капризно нижней губой, и в результате улыбки этих женщин бывают попросту ослепительными. Заргису, когда она ехидно улыбалась, была попросту прекрасна — и так же прекрасны были ее как будто наполненные застенчивым страданием медовые глаза под изогнутыми, пытающимися срастись золотистыми бровями. Страдание это, впрочем, было чаще всего обманчивым — как и у большинства женщин, а вот улыбка — абсолютно искренней и на редкость запоминающейся.
Улыбалась ли она, когда втыкала кинжал между ребер воина, придавленного к земле ее телом в звенящей кольчуге?
Что я прочитаю в ее глазах, когда, наконец, посмотрю в них?
Копыта двух коней мерно застучали по дорожной пыли. Резкие тени от кипарисов по сторонам дороги, палящее солнце, нагревающее головную повязку: нескончаемое и затаенно страшное лето.
Я оглянулся: сзади на дороге было пусто.
— Вторая тень у человека появляется скорее в городе, в толпе, — заметил мое движение Юкук. — А тут было бы слышно издалека — конь тихо ходить не умеет.
— Вторая тень? — удивился я. А потом понял и улыбнулся: хорошее выражение, надо бы рассказать брату, это по его части.
А затем сам Юкук превратился в тень.
Несколько дней он спокойно, вяло, без суеты подстерегал вербовщика, серым пятном передвигавшегося меж рядов больных. И более всего времени тратившего на моих — или почти моих — Омара и Михрамана.
Как можно было длинноногому мужчине, в сторону которого поворачивалось немало голов — по большей части женских, — стать незаметным, я не знаю. Но Юкук, изображая то нетрезвого продавца сладостей, то трезвого больного, день за днем приходившего в больницу лечить какую-то язву, краем глаза наблюдал за вербовщиком — а потом и за его перемещениями по городу.
— Тут еще очень важно уметь видеть на большом расстоянии, в том числе не поворачивая голову, — нехотя поделился он со мной одним из секретов. — И не спешить, никогда не спешить. Тот человек ушел, скрылся от тебя — а ты не суетись, не раскрывайся, завтра начнешь сначала.
В результате Юкуку удалось выявить места, где вербовщик ел днем и вечером, конуру, где он спал, — и, наконец, найти дом, куда он иногда ходил. Тот самый дом, который и был целью его терпеливой работы. Дом располагался в северных пригородах, где багровевшая к ночи вода Мургаба еле угадывалась на горизонте, среди скопищ довольно скромных домишек, почти уже сельских.
Жил, как выяснилось, в этом месте «святой человек», к которому просто так прийти было нельзя — надо было для начала знать, что он существует, а потом уговорить немаленькую толпу его поклонников и приживал бросить на тебя хоть взгляд, не говоря о том, чтобы проводить к самому хозяину.
А дальше я выдержал с Юкуком долгий спор: идти ли мне вот просто так, с улицы, в этот странный дом. Я говорил, что у меня есть имя, и есть положение в Мерве — положение человека, с которым время от времени разговаривает сам Абу Муслим. И я поэтому могу заходить в любой дом и называть там свое имя открыто. Есть у меня и дело, по которому я пришел, — мне надо вырвать из лап этих людей двух моих будущих чакиров. Вполне нормальное дело.
Юкук, после долгих споров, согласился отпустить меня лишь с Нанивандаком («он умница, и голова у него холодная») и ничего не ответил на мои расспросы о том, что будет делать сам.
Чем-то нехороший дом на окраине был похож на больницу, пусть маленькую: там тоже сидело или лежало на земле немало людей, закутанных в широкие бесформенные покрывала. И качающийся свет масляных ламп высвечивал то тут, то там их шевелящиеся в темноте фигуры.
Я, конечно, оказался прав. Прийти и назваться своим именем — это получилось просто и вполне удачно. Ждать мне долго не пришлось.
За свою жизнь я повидал немало людей, которых можно было бы назвать большими, — особенно по сравнению с собственными относительно скромными размерами. Этот, однако, был очень велик, очень волосат, и борода его была мало того что густа, но еще и расходилась в стороны от налитых щек, ложась чуть не на плечи. Среди ночного сада он выглядел как довольно покатая, укрытая головной накидкой гора, чье подножие скрывалось во тьме долин.
