– Доброе утро, Адам! Сегодня в Кремль едем. Через Троицкий мост.
Ну вот и Моховая – роковая улица этого дела.
– Странная улица эта Моховая – как ты считаешь, Адам?
– Улица как улица.
– Ну посмотри: улочка-то фактически вдоль Кремля течет, в самом центре столицы нашей Родины. И при этом – такие скромные двухэтажные домишки. Просто какие-то казармы в провинциальном городке. Разве это не странно? Все-таки Москва – не столичный город.
– Это как?
– Очень просто. Не столица, а большая деревня. В которой есть и архитектурные шедевры, и размах имперский, а рядом – избушки да бараки. Так было всегда. А во-о-он там видишь здание с колоннами? Архитектор Жолтовский построил, совсем недавно. Был я у этого архитектора, он в этом деле сыграл определенную роль. Можно сказать, вывел меня на есаула... И вот этот его дом – красавец! – смотрит на все наши мельтешения по Моховой. Вот такой я вижу Москву будущего.
Они въехали в Троицкие ворота. Охранник тщательно проверил документы и у Адама, и у Пронина. «Вот этот голубоглазый парень может оказаться тем самым кремлевским предателем... А не хотелось бы», – думал Пронин. В Кремле даже в пасмурную погоду по утрам по-особому светло. Здесь можно подставить лицо всем московским ветрам. Пронин любил Кремль – эту лучшую в мире крепость в центре московской деревни.
И конечно, стоило Пронину выйти из автомобиля, как его начал трясти за плечи Ковров.
– Все по-твоему устроили. Все, как ты заказывал. Через час – начало интервью. А ну, выше нос! Что это ты смурной с утра? На мир нужно глядеть бодро! Приехал ты вовремя. Молодца. Помни: у тебя в запасе один час. Через час здесь не будет майора Пронина. Только Пронин-журналист. А сейчас с тобой хочет поговорить нарком.
Комиссар потрепал Пронина по щеке и куда-то энергично направился.
Высокий, тучный Ковров бодряком вразвалочку балансировал кривыми ногами по скользкой брусчатке. Одно слово – кавалерист.
– И ты уже здесь? – меланхолично спросил Пронин Железнова, который появился вслед за Ковровым. – Все вы ранние пташки.
– Да, иногда приходится ночевать в Кремле.
– Да, на постели Ивана Грозного, – машинально и не слишком удачно пошутил Пронин.
– Товарищ Берия ждет тебя. Я провожу.
– Ты, я вижу, здесь освоился... Прямо – дьяк Тайного приказа.
Они шли по лабиринтам кремлевского дворца, в котором переплетались древние корпуса и постройки пышного XIX века. Они шли то подвальными переходами, то открытыми галереями, то ординарными коридорами. Без Железнова Пронин бы здесь заблудился за милую душу.
– Тот самый майор Пронин! – так начал нарком. Он даже вышел навстречу Пронину и сразу пошутил: – Два друга: старый да малый.
– Здравия желаю, товарищ нарком!
– Называй меня Лаврентий Палыч. Товарищ нарком – это слишком сухо и официально. К бою готов?
– Готов, Лаврентий Палыч. С Бронсоном мы уже ящик водки выпили.
– И он тебя изучил!
– Ну, по крайней мере рассекретил. После ареста Ревишвили журналистом он меня не считает.
– Да, он нэ дурак. Мы на дураков и не рассчитываем. Ты запомни: если мы сегодня провалимся, нас с тобой обоих отправят работать куда-нибудь в Омск. Меня – дирэктором школы, тебя – учителем пения. – Нарком усмехнулся. – Это, конечно, если не расстреляют.
– Лучше уж в школу, чем под расстрел.
– Лучше. Но выхода у нас нэт. Даже товарища Сталина пришлось бэспокоить. Он этого Бронсона уже никогда не забудет. Нужно, чтобы он его помнил как врага, которого мы разоблачили. А не как больную мозоль.
– Все понимаю, Лаврентий Палыч. Меру ответственности осознаю.
– А как твое самочувствие? Не трудно на костылях?
– Чекиста так просто не убьешь. На нас много пуль нужно. В работе мне костыли не мешают. Единственное – бегать не могу. А голова работает нормально.
– Боли нэ бэспокоют?
– Я получаю наилучшее лечение. Мне прописали заграничные обезболивающие порошки. Помогают.
Берия откинулся на спинку кресла. Он внимательно вглядывался в Пронина – в мимику, в выражение глаз.
– Если тебэ, нэсмотря на костыли, поручают самую ответственную работу, значит, ты – незаменимый. Так?
– Незаменимых у нас нет, Лаврентий Палыч.
– Выходит, что есть. Тебя-то по ранению не заменили. Значит, наш лозунг – полная мура? Надо менять лозунг!
– Не согласен, Лаврентий Павлович. Лозунг правильный. И меня можно было бы заменить на более молодого и здорового товарища. Только накладно получается: сколько червонцев государство вложило в подготовку контрразведчика-профессионала майора Пронина? А мы сейчас готовимся к войне. Значит, было бы расточительством разбрасываться государственными людьми. И, наконец, я взялся за дело Бронсона, когда был здоровехонек. Вводить другого в курс дела – это снова потери. Потери пострашнее, чем денежные, – это потеря времени. А в деле Бронсона у нас все на волоске.
– Правильно говоришь. Я слышал, ты давно в ЧК.
– Еще в Петрограде с Дзержинским работал, в самые первые дни.
– Молодец. Спасибо тебе, товарищ Пронин, за прошлую службу. И надеюсь, что смогу сказать тебе спасибо за сегодняшнюю работу. Вот я с Дзержинским почти нэ общался. Я тогда в Закавказье работал, советскую власть устанавливал. Старые чекисты – это наш фундамент. Выдерни фундамент из-под Кремля – весь Кремль обвалится. Станэт как груда мусора. Молодежь должна подрастать, но она должна учиться у таких, как ты. Есть разговоры, что товарищ Пронин стал нэ тот. Ранили товарища Пронина. Пора ему лечиться и отдыхать. А я считаю, лечиться будут те, кто распространяет такие вредные разговоры. А товарищ Пронин будет работать. Как работал с Дзержинским в Петрограде. Еще в восемнадцатом году! Думаешь, я нэ знаю про дело синих мечей? Когда тебя эти кадеты со своей старухой в подвале заперли? Знаю я, знаю.
Наркому все-таки удалось смутить Пронина! Иван Николаевич опустил голову и даже слегка разрумянился. Берия поймал эту эмоцию собеседника и удовлетворенно хмыкнул.
– Мы за тобой давно следим, товарищ Пронин. Следим не в том смысле, как следят за врагом. Следим, как следят за выступлениями знаменитого певца. Или за новинками знаменитого писателя. Нэ вешайте нос, товарищ Пронин. Перед сражением самое важное – сохранить оптимизм.
Только сейчас Пронин стал осваиваться в этом секретном кабинете Берия. Нарком сидел при слабом освещении: горела одна самая обыкновенная металлическая настольная лампа. На письменном столе – ни одной бумажки. Одинокое пресс-папье и пепельница с серпом и молотом. Рядом – уютный резной сервант, который нисколько не сочетается со здешней атмосферой. На полочке стоит большой хрустальный графин с серебряным горлышком. Графин винный, но вместо вина в нем – вода. Боржомчик, наверное.
