— Все кончено, — сказал Вандам.
Глаза Билли снова закрылись.
Вандам сел за руль.
— А где рычаг переключения скоростей?
— Сломался. Это им я ударила Вульфа.
Вандам повернул ключ. Машина дернулась.
— Она стоит на скорости.
Он выжал сцепление и снова повернул ключ. Мотор завелся. Майор слегка отпустил сцепление, машина пошла вперед. Он выключил зажигание.
— Мы на ходу. Нам повезло!
— А что делать с Вульфом?
— Положим его в багажник.
Вандам снова взглянул на Билли. Мальчик уже окончательно пришел в себя, глаза у него были широко открыты.
— Как ты, малыш? — спросил Вандам.
— Мне очень жаль, — сказал Билли. — Но мне правда было плохо.
Вандам посмотрел на Елену.
— Придется тебе опять сесть за руль.
В его глазах стояли слезы.
29
Внезапно раздался рев самолетов. Роммель поднял глаза и увидел, как из-за ближайшей гряды холмов вылетела эскадрилья британских бомбардировщиков. В войсках их называли «партийные штучки», потому что их боевые порядки в точности повторяли построение самолетов во время военно-воздушных парадов в Нюрнберге.
— В укрытие! — крикнул Роммель и нырнул в ближайший окоп. Шум был такой сильный, что возникало нарушение слуха и казалось, что вокруг повисла тишина. Роммель лежал с закрытыми глазами. У него болел желудок. Ему прислали из Германии врача, но он знал, что единственное лекарство, необходимое ему сейчас, — это победа. Он сильно похудел: военная форма свободно на нем болталась, а воротники рубашек стали велики. Волосы начали быстро редеть и местами поседели.
На календаре было первое сентября, и этот день обещал стать одним из самых ужасных в жизни Роммеля. То, что раньше выглядело как слабое место в обороне союзников, теперь больше походило на засаду. Там, где минные поля должны были быть редкими, земля оказывалась плотно утыкана смертоносными снарядами; вместо твердого грунта повсюду подстерегали зыбучие пески; наконец, горный кряж Алам-Хальфа вместо того, чтобы стать легкой добычей, превратился в мощный оборонительный рубеж. Роммель выбрал неправильную стратегию, его разведка ошиблась, его шпион соврал.
Когда бомбардировщики пролетели мимо, Роммель вылез из окопа. Адъютанты и офицеры высыпали из укрытий и собрались вокруг него. Фельдмаршал поднял свои защитные очки и оглядел пустыню. Большинство военных машин увязло в песках, некоторые из них неистово буксовали. «Если бы враг атаковал, — подумал Роммель, — мы бы дали ему бой». Но союзники окопались, запаслись терпением и принялись последовательно выводить из строя его танки, словно вылавливая рыбок из бочки.
Ничего хорошего это не означало. Его передовые части были остановлены всего в пятнадцати милях от Александрии. «Пятнадцать миль, — думал Роммель. — Еще пятнадцать миль, и Египет был бы моим». Он посмотрел на окруживших его офицеров. Как обычно, выражения их лиц повторяли его собственное. Поражение.
Он знал, что это всего лишь ночной кошмар, но не мог проснуться. Он видел тюремную камеру. Ее размеры: шесть футов в длину и четыре в ширину, половину камеры занимает кровать. Под кроватью находится параша. Стены из гладкого серого камня. С потолка свисает маленькая электрическая лампочка. В одном конце камеры — дверь. В другом — квадратное окошко как раз на уровне глаз: через него виден клочок ярко-голубого неба. Во сне он думал: «Я скоро проснусь, и все будет нормально. Я увижу рядом с собой красивую женщину, спящую на шелковых простынях. Я дотронусь до ее груди, — подумав об этом, он ощущал сильное желание, — и она проснется и поцелует меня, и мы будем пить шампанское…» Но сосредоточиться на этой картине не удавалось, и сон с камерой снова возвращался. Где-то рядом кто-то тяжело бил в барабан, маршировали солдаты. Что за ужасный ритм — бум-бум, бум-бум, трам-трам… Барабан, солдаты, узкие серые стены камеры и этот далекий, дразнящий клочок голубого неба… Он так напуган, что силой заставляет себя открыть глаза и просыпается.
Оглядывается по сторонам. Не понимает, в чем дело. Он ведь проснулся, вполне проснулся, нет никаких сомнений… Но камера не исчезла. Узник встает с кровати, заглядывает под нее и видит парашу.
Он выпрямляется, затем спокойно и методично начинает биться головой о стену.
Иерусалим, 24 сентября, 1942
Моя дорогая Елена,
сегодня я ходил к Стене Плача. Я стоял перед ней вместе с другими иудеями и молился. Я написал квитлах и положил его в щель в стене. Господь услышит мою просьбу.
Иерусалим — одно из самых прекрасных мест на земле. Естественно, живется мне не сладко: я сплю на матрасе на полу в комнате вместе с пятью такими же беженцами, как я. Иногда мне перепадает кое-какая работенка, я подметаю в магазине, куда один из моих товарищей по комнате — еще совсем молодой человек — носит доски для плотника. Я очень беден, как всегда, зато я бедняк, живущий в Иерусалиме, что гораздо лучше, чем быть богачом в Египте.
Я пересек пустыню в грузовике британской армии. Они спросили меня, что бы я стал делать, если бы меня не подобрали. Я сказал, что пошел бы пешком. Они, наверное, приняли меня за безумца. Однако этот поступок, Елена, самое разумное, что я когда-либо делал в жизни.
Я хочу сообщить тебе, что скоро умру. Моя болезнь неизлечима, даже если бы у меня были деньги на врача, ничто бы не помогло мне. Осталась пара недель, может быть, месяцев. Не расстраивайся. Еще никогда в жизни я не был так счастлив, как сейчас.
Я хочу, чтобы ты знала, о чем я попросил Господа. Я просил его сделать мою дочь, Елену, счастливой. Я верю, что он исполнит мою просьбу.
Прощай.
Твой отец.
Копченый окорок был нарезан тонкими, как бумага, ломтиками, которые потом свернули в аппетитные трубочки. Хлеб — домашней выпечки, свежий, как само утро. В стеклянной баночке — картофельный салат с настоящим майонезом и обжаренными кусочками лука. Плюс бутылка вина, бутылка содовой, пакет с апельсинами и пачка его любимых сигарет.
Елена принялась упаковывать еду в корзинку для пикников.
Она как раз закрыла крышку, когда раздался стук в дверь. Сняв передник, девушка пошла открывать.
Вандам вошел в дом, закрыл за собой дверь и крепко поцеловал Елену. Он так крепко обнимал ее, что ей становилось немножко больно, но она никогда не жаловалась на такие мелочи: ведь они чуть не потеряли друг друга, и теперь их переполняло чувство взаимной благодарности.
Они прошли на кухню. Вандам приподнял корзинку:
— Господи, что ты туда положила — кирпичи?
— Какие новости? — спросила Елена.
Он понимал, что она хочет узнать что-нибудь о последних событиях на фронте.
