Доктор Штерн выполнял все, о чем просили его любезные спутники. Предъявлял фальшивые документы, повторял заранее заученные ответы на вопросы пограничников, принимал сердечные капли, ускорял шаг и не оборачивался, надвигал шляпу до бровей, однажды дал наклеить себе усы. Ему было все равно, кто, куда и зачем его везет. Он чувствовал себя неодушевленным предметом, багажом, и машинально, по наследственной интеллигентской привычке, старался ничем не затруднить своих спутников.
В конце путешествия, на борту советского теплохода «Михаил Фрунзе», глубокой ночью, Карл потихоньку выбрался из каюты, по палубе добрел до кормы. Он ни о чем не думал, просто хотел избавиться от боли. Боль жгла нестерпимо, а вода Балтийского моря холодная. Он смотрел на воду, губы его шевелились, бормотали молитву. Достаточно было небольшого усилия, нескольких простых движений, чтобы оказаться в воде и утопить боль. Вдруг мужской голос спросил по-немецки:
– У вас не найдется спичек?
Рядом с Карлом стоял человек, лицо терялось в темноте, но это был точно не Андре. Карл молча помотал головой. Он надеялся, что незнакомец уйдет. Однако тот не двинулся с места, минуту стоял рядом, молча смотрел на воду, потом достал спички из кармана, тряхнул коробком:
– Надо же, нашел, – он закурил и произнес чуть слышно: – Вы хотите избавиться от боли, я понимаю, но поверьте, это самый неподходящий способ из всех возможных. Вы просто заберете ее с собой, и она будет мучить вас вечно.
Сквозь тучи пробилась луна, стало чуть светлее. Карл покосился на незнакомца. Это был молодой человек лет тридцати, худой, темноволосый. После катастрофы Карл не мог никому смотреть в глаза, ни Бруно, ни своим попутчикам. Прямой взгляд обжигал, как прикосновение к открытой ране. Карл отвернулся, он вовсе не собирался вступать в диалог, но неожиданно для себя сказал:
– Мне жить дальше незачем.
– Это не вам решать. У каждого свой срок. Ваш еще не настал, в противном случае вы оказались бы в самолете полковника Вирте вместе со своей семьей, или скончались в Цюрихе от инфаркта, или вас подстрелил бы агент гестапо возле норвежской границы. Но ничего этого не случилось. Стало быть, вам придется жить дальше.
– Кто вы? Откуда вы знаете?
– А, вам уже интересно! Любопытство отличное лекарство. Я шпион. Ненавижу нацизм так же, как вы, и шпионю против гитлеровской Германии. А теперь я провожу вас в каюту, – он выбросил окурок за борт, взял Карла под руку и повторил: – Вам придется жить дальше.
– Зачем?
– Чтобы, как говорят индусы, развязать узлы, решить какие-то внутренние задачи и уйти свободным, в свой срок.
Доктор покорно брел с ним рядом, чувствовал холод деревянной крашеной палубы под босыми ступнями, слышал запах и плеск ночного моря, видел сквозь слезную пелену дрожащие звезды над бескрайней гладью.
По коридору навстречу бежал Андре в халате.
– Карл, что случилось? Куда вы исчезли?
– Все в порядке, Андре, – ответил за доктора незнакомец. – Товарищ Штерн вышел подышать морским воздухом перед сном.
Он произнес это по-русски, без акцента. Лицо Андре побелело, он кашлянул и спросил, тоже по-русски:
– Простите, с кем имею честь?
– Меня зовут Джованни Касолли, я журналист, сотрудник пресс-центра Министерства иностранных дел Италии. Плыву в СССР по своим служебным делам, наш общий приятель Бруно попросил меня заодно подстраховать вас.
Остаток ночи доктор проспал, он впервые уснул по-настоящему крепко. Ему приснилась комната Макса, крошечные фарфоровые фигурки на ковре. Он сжал их в ладонях, почувствовал, как они теплеют, движутся, растут, раскрыл ладони, и перед ним возникли Эльза, Отто, Макс, живые и невредимые.
– Карл, обещай, что больше никогда не попытаешься убить себя, милый мой, любимый, ты ничего не знаешь, все пройдет, потерпи, – сказала Эльза.
– Папа, я хочу тебя обнять, но не получается, – сказал Отто.
– Папа, я собрал самолетик, он летает и не падает, так хорошо в небе, так красиво, ты даже не представляешь, – сказал Макс.
Они исчезли, но во сне он продолжал чувствовать их тепло, и колючий ледяной сгусток боли в груди стал медленно таять. Когда он проснулся, подушка была мокрой от слез, первых за долгие дни и ночи после катастрофы. Теплоход вошел в Финский залив и вскоре причалил.
Доктор Штерн вместе со своими провожатыми сошел по трапу на берег в Ленинградском порту. В толпе мелькнуло лицо Джованни Касолли, черный плащ, черная шляпа, белый длинный шарф, прощальный взгляд больших карих глаз.
Остаток осени и начало зимы 1934-го доктор Штерн провел в Крыму, в санатории. Его опекала молодая женщина, с ее помощью он должен был совершенствовать свой русский. Она представилась преподавательницей, была отлично образованна, могла говорить о чем угодно – о Достоевском, о Гёте, о медицине вообще и психиатрии в частности, одинаково легко по-русски и по-немецки. Она показала ему Воронцовский дворец, Ласточкино гнездо, при этом рассказала множество интересных подробностей, как профессиональный экскурсовод. Высокая, с длинными светло-рыжими волосами, полными, красиво очерченными губами и зеленовато-голубыми глазами, она была чем-то похожа на Эльзу, и звали ее Лиза, Елизавета.
«Как будто нарочно подобрали», – подумал Карл, увидев ее впервые. Скоро понял по ее вопросам, по цепкому холодному взгляду красивых глаз, что не «как будто», а в самом деле подобрали нарочно, причем единственным человеком, который мог описать Эльзу, был Бруно.
«Зачем понадобился этот грубый, кощунственный фарс? Чтобы я легче адаптировался? Чтобы доверился красивой Лизе и поведал ей какие-то особенные секреты, которые хочу скрыть от Советской власти? Красивая Лиза, конечно, строчит отчеты о каждом нашем разговоре. Ну, пусть строчит. Наплевать».
В начале января 1935-го из Крыма поездом его привезли в Москву.
Вряд ли кто-нибудь мог узнать в сгорбленном, истощенном старике прежнего доктора Штерна. Выпали остатки волос, лицо сморщилось, глаза провалились. Ему не было пятидесяти, но выглядел он лет на семьдесят. Впрочем, узнавать прежнего Карла было некому. Он очутился в другом мире, за пределами собственной жизни.
* * *
Илья поел спокойно, с аппетитом. Кремлевские бутерброды были хороши. Икра свежайшая, нигде такой икры не отведаешь. Для здоровья очень полезно. В икре содержатся особые белки, они дают силы даже в состоянии крайней усталости. Чай натуральный, без примесей, ароматный, бодрящий. От паники не осталось следа. Минутное подозрение, что еда и чай могут быть отравлены, отлично помогло ему настроиться на волну Хозяина.
Товарищ Сталин обязан беречь собственную жизнь как самое драгоценное сокровище во Вселенной. А какое же это сокровище, если на него никто не покушается? Жизнь товарища Сталина мало что сокровище, она залог счастья. А какое же это счастье, если никто не завидует? Чем больше счастья, тем сильнее зависть врагов, тем коварнее их козни. Враги хотят отнять сокровище, разрушить счастье. На страже стоят герои. Лучше, если один, самый главный, идеальный герой. Могут быть другие, но только мертвые. А живой один-единственный. Когда героев много, выходит путаница: кто идеальнее, кто главнее? Нарушаются законы жанра. Герой один, он же сокровище и счастье, олицетворение светлых сил. Чем светлее светлые силы, тем темнее темные. Это называется обострением классовой борьбы.
