После короткого фуршета Риббентроп уехал в Кремль.
Никакой срочной работы для Габи не было, но всех сотрудников секретариата попросили дождаться возвращения господина министра. Фуршет продолжился. Габи слушала привычную мидовскую болтовню ни о чем, видела знакомые улыбчивые лица. Ей стало казаться, что она не улетала из Берлина и никакого пакта не будет. Конечно, не будет. Никто не хочет войны.
Часам к восьми сияющий, румяный Риббентроп вернулся и восторженно делился со всеми собравшимися в обеденном зале впечатлениями о первом туре переговоров. Сталин пришел вместе с Молотовым, чтобы встретить его. Риббентроп гримасничал, шутил над Шуленбургом: столько лет служит послом и ни разу не удостоился личной встречи со Сталиным.
Рассказ о том, какой великий исторический пакт подпишут сегодня ночью товарищ Риббентроп и партайге-носсе Молотов, как они собираются делить Польшу и Прибалтику, Габи слушать не захотела, отправилась, наконец, погулять по Москве.
Выйдя из посольства, она пошла наугад по тихим зеленым переулкам и скоро очутилась на маленькой площади между двумя бульварами. Справа увидела православную церковь, ободранные купола без крестов, грязные стены, забитые досками окна. На минуту остановилась, вспомнила, что бульвар, который начинается у церкви и упирается в Арбатскую площадь, и есть тот самый Никитский, перешла площадь и медленно побрела по бульвару.
В ушах все еще звучал восторженный бред Риббентропа.
«У Сталина такое сильное, значительное лицо, одно мановение его руки становится приказом для отдаленной деревни, затерянной в сибирских просторах».
Габи механически отмечала, как бедно одеты люди, какие серьезные, усталые лица, ни одной улыбки. На нее косились, в ней угадывали иностранку, и поравнявшись, отворачивались, ускоряли шаг. Она села на скамейку, закурила. Мимо проехал на самокате мальчик лет семи, напевая какую-то веселую песенку. Габи пыталась разобрать слова, но не сумела, мальчик пел слишком тихо.
Кто-то сел рядом. Она повернула голову, увидела старика с милым профессорским лицом, в летней светлой шляпе, в помятом холщовом пиджаке, и подумала: «Ну вот, оказывается, не все в этом городе шарахаются от иностранцев».
– Я часто здесь гуляю, – произнес старик по-немецки.
– Вы немец? – спросила Габи.
Он долго смотрел на нее, вглядывался, улыбался, наконец, сказал:
– Меня предупредили, что вы вряд ли сумеете выбраться, но я все равно пришел, на всякий случай. Боялся, что не узнаю, одно дело фотография, другое – живой человек. Но я сразу узнал, с первого взгляда. Добрый вечер, Эльф. Я доктор Штерн.
Она уткнулась лбом ему в плечо и заплакала. Он молча погладил ее по голове. Когда она успокоилась и подняла лицо, опять увидела мальчика на самокате. На этот раз он проехал совсем близко, она сумела расслышать его песенку.
Если завтра война,
слепим бомбу из говна,
в жопу пороху набьем,
всех фашистов разобьем.
Она поняла все, кроме двух слов, и спросила доктора Штерна:
– Из чего слепим бомбу? Куда забьем порох?
Он объяснил. Габи очень давно не смеялась, а тут стала хохотать до слез. Карл Рихардович обнял ее и сказал сквозь смех:
– Разобьем, обязательно, разобьем.
© Дашкова П.В.
© ООО «Издательство Астрель»
