– Да? – нервно отозвалась она после четвертого или пятого гудка.
– Лен, это я. Ты мне звонила? – Максим отвернулся и отбежал еще дальше – по насыпи грохотал поезд, а существо уже оправилось от шока, и у него начиналась истерика.
– Макс? Ты откуда? Что…
– Так надо. Ты звонила? – перебил он ее.
– Нет, только собиралась. Мы Тверь проехали, ты сам сказал…, – ей снова пришлось замолчать.
– Хорошо, молодец. Я тоже еду, завтра встретимся. Больше мне не звони, а телефон отключи и выброси, прямо сейчас. Слышишь меня? – Максим замолчал и прислушался к фону. Похоже, Ленка вышла из купе и стояла в проходе, он слышал чужие голоса, чей-то смех и музыку.
– Выбросить? Зачем? Макс, ты что, выпил? Ты где вообще? – по тону было понятно, что она растерялась и разозлилась одновременно.
– Я еду следом за вами. А ты не спорь и делай то, что я тебе говорю. Сейчас же, – с напором повторил он, и спросил уже тише, не давая Ленке сказать и слова:
– Спали? Я тебя разбудил?
– Заснешь тут, как же, – проворчала Ленка, – дурдом, а не поезд. Завтра расскажу. Васька тоже не спит, и я не могу. Макс, ты уверен…
– Да, выполняй. Сим-ку в унитаз спустить можешь, остальное в осколки и в окно или еще куда, только не в поезде. Чтоб ничего не осталось, понятно? Все, до завтра, – Максим «захлопнул» мобильник, опустил руку. Что-то не так, чего-то не хватает – он понял это только сейчас. Рюкзак на месте, в нем документы, деньги… А вот нож… Максим похлопал себя по рукаву, по пустым ножнам, закрепленным ниже локтя, и выругался с досадой. Все понятно, там, на насыпи, от резкого движения рукой нож вылетел из расстегнутых ножен и остался под колесами поезда. Искать бесполезно – темно, нож мог отлететь куда угодно.
– Зараза! – Максим рванул, было вверх, по поросшей травой щебенке, но одумался, остановился, вернулся назад. Патлатое существо сидело, уткнувшись носом в колени, и содрогалось от плача. Максим остановился рядом, прислушался к почти членораздельным стенаниям:
– Одиночество… ненавижу одиночество… – гнусаво твердило оно, – никто не звонит… ходишь как тень по земле и никому ты не нужен… на свете так много людей, почему же я испытываю одиночество?
– Чего? Чего ты испытываешь? А ну, на меня посмотри? Башку подними, тебе говорят! – последние слова Максим проорал существу на ухо. Оно вздрогнуло, заткнулось на мгновение, а потом и снова завело свою пластинку:
– Иногда у меня создается впечатление, что я исчезла вот так вот, посреди улицы… так сложно жить в одиночестве, – ныло оно, раскачиваясь на одном месте.
– Одиночество, говоришь? – Максим боролся с желанием расколотить этой черно-розовой дуре ее безмозглую башку о ближайший столб. А та, решив, что нашла, наконец, родственную душу, пожаловалась, подняв зареванную раскрашенную мордашку:
– Да, одиночество… Вот вопрос, заводящий меня в тупик… помогите… Эта тема меня бесит! Но я постоянно за нее цепляюсь… Кстати, у всех челочка направо, а у меня налево… опять я не такая как все… Зачем вы меня спасли, зачем? – существо собиралось возобновить истерику.
– Так ты сюда пришла с жизнью расстаться? А почему именно здесь, если не секрет? – Максим на всякий случай убрал руки за спину. Рукав толстовки неприятно шевелился от ветра, его порывы усиливались, и, кажется, собиралась гроза.
– Я ждала «Сапсан», чтобы гарантированно, – самоотверженно выдала идиотка, – у него скорость под двести, я хотела наверняка… – и захлюпала носом.
– Ах, вот оно что, – остановил ее Максим. – Я тебя понял. Молодец, верное решение. А я, дурак, поторопился. Предупреждать надо. Челочка, говоришь, не такая? У тебя и голова сейчас на другую сторону будет, выбирай – направо или налево. Или не так – «Сапсан» ушел, а мы с тобой товарняк подождем, результат будет не хуже, обещаю. Пошли, – Максим дернул девицу за капюшон футболки, поволок за собой вверх по насыпи. – Я тебе помогу. Так помогу, что тебя километров на пять по рельсам растащит, башку в Твери найдут, без зубов и без глаз, руки-ноги и все остальное по фрагментам в пакетик подберут. В маленький такой пакетик, в черненький, и папе с мамой отдадут, как суповой набор. Стоять, овца, куда собралась? Назад, дура, мы еще не пришли! – Максим швырнул истеричку на мокрый щебень. Девчонка скулила, пыталась орать, она поползла назад, но Максим схватил ручку ее черного рюкзака и дернул так, что с треском оторвались обе хлипкие лямки. Все звуки перекрыл гудок тепловоза, из темноты по глазам ударил мощный луч света, Максим отвернулся на мгновение. Девица оказалась сообразительной, этих секунд ей хватило, чтобы скатиться вниз и удрать в темноту, оставив Максима с ее «вещмешком» в руках.
– Иди отсюда, идиотка! – рявкнул Максим ей вслед, пробежал вдоль рельсов, смотря себе под ноги. Нет, бесполезно, здесь можно без толку проползать всю ночь и весь следующий день, нож мог отлететь куда угодно. Максим вспомнил свою детскую «лагерную» забаву – летом сданные родителями в пионерлагерь детки в тихий час удирали к ближайшей «железке» и развлекались тем, что подкладывали под колеса поездов монеты, гвозди и прочие мелкие вещички. А потом подбирали со шпал теплые раскатанные в блин бесформенные куски металла и хвастались ими друг перед другом. Если находили, конечно.
– Дура! Овца тупоголовая! Завтра прийти не могла! – бессильно простонал Максим навстречу следующему поезду, швырнул на шпалы пустые ножны и сбежал по насыпи вниз. Он постоял немного, задрав голову, провожая взглядом грохочущий по рельсам товарняк, потом глянул на часы. Почти полночь, через одиннадцать с половиной часов Ленка с Васькой приедут в Хельсинки, и он должен встретить их на вокзале. Осталось всего ничего – добраться до этого самого вокзала. Да еще тряпки эти… Максим все еще держал в руках рюкзак безмозглой овцы. Сначала он хотел просто отшвырнуть его в сторону – утром проспится и придет, а не придет, так и черт с ней. Но потом передумал, добежал до ближайшего фонаря и полез внутрь черного, с изображением черепов и крестов баула. Внутри небогато – темные очки, кошелек со ста рублями и мелочью, сигареты в розовой пачке, черная зажигалка и косметичка.
– Что тут у нас, – Максим порылся в розовой кошелке и бросил ее к себе в рюкзак, туда же отправились жвачка и очки. Мешок улетел в кусты, следом отправилась грязная, порванная толстовка. Максим постоял с минуту или две, услышал далекий раскат грома и поднял голову. С темного беззвездного неба ему на лицо упали несколько тяжелых дождевых капель, а над мачтами городского освещения рядом, так близко, что, кажется, можно коснуться рукой, промелькнули два ярко-красных «маяка» под крыльями самолета. Максим последний раз глянул на насыпь, врезал с досадой кулаком себе по ладони, повернулся и бегом рванул прочь. На шоссе он оказался минут через двадцать. Несмотря на поздний час, машин на дороге было полно. И даже образовалось что-то вроде пробки, в этом городе они не исчезали даже глубокой ночью. Попутка нашлась минуты через три, стоило только выйти на обочину и поднять руку.
– В «Шереметьево» – сказал Максим водителю тонированной серой «приоры», – и побыстрее. Я на самолет опаздываю.
