Максим в ответ улыбнулся еще шире, выхватил из стоящего на столе пластикового стакана карандаш, подтянул к себе лист бумаги. И пока чертил на нем параллельные и пересекающиеся прямые, говорил тихо и монотонно, как патологоанатом на вскрытии.
— Да ты что? А когда ты в квартиру старика пятнадцать человек прописывал, ты чем руководствовался? Тоже Жилищным кодексом? Я тебе честно скажу — талмуда этого в жизни не видел, но если ты настаиваешь, то прочту. И если не найду там обоснования твоих действий, то я тебе не завидую. Ни тебе, не тем из твоей кодлы, кто документы оформлял и печати ставил. А заодно и подпись старика под его «собственноручным» заявлением нарисовал. Так что сам решай — или завтра к утру пандус вернешь на место, или дед тот с тебя семь шкур спустит. Опять же под моим руководством.
Гостев сглотнул нервно и заерзал на стуле. Осмелился, наконец, открыть рот:
— Вы из какой организации? — и заглох, справедливо решив, что это не лучший способ прервать паузу.
— Из благотворительной. А подписи сам нарисуешь, у тебя опыт, я вижу, в этом деле немаленький. Но это доброе дело тебе зачтется, гарантирую. Ты давай, не сиди, задницу-то от стула оторви уже. А я, пожалуй, пойду. Провожать меня не надо.
Сюда можно не возвращаться — эта трусливая вороватая скотина все прекрасно поняла, и Мишка уже завтра сможет «выйти» во двор. Эта часть вопроса закрыта, а вот что касается лошадей, то здесь не так все просто, на одной импровизации далеко не уедешь. И обычные разговоры не помогут, слово будет предоставлено товарищу Маузеру. Вернее, одному из его потомков. «Викинг» в этой дискуссии тоже смотрелся бы неплохо. «Десятку она первым же выстрелом выбила, надо же! А потом, когда отдачу почувствовала, ручонки-то, поди, затряслись. Или нет?» — этот момент Максим как-то упустил.
И подумал, что надо смотаться к этой конюшне прямо сейчас, посмотреть издалека что там происходит, но решил отложить все на завтра. Тем более что дышать сейчас снова можно только в респираторе, да и вообще утро вечера мудренее.
Полицейское оцепление, представленное единственным «уазиком», Максим заметил издалека, еще от развилки, на которой остановилась маршрутка. Он вышел, осмотрелся, вернулся немного назад, взял чуть левее, перепрыгнул через занесенную снегом канаву на утоптанную тропу. Постоял немного, посмотрел по сторонам. Да, место удобное, даже красивое. Березовый лес, за ним небольшая сосновая роща, и все это на берегу реки. Правда, портят картину неказистые, еле живые домишки за кривыми заборами, вплотную примыкающие к ограде открытого манежа, но это для господ строителей не проблема. Кого-то из жителей уговорят, кого-то купят, особо упрямых подожгут посреди ночи — и все, дело сделано. Да, не повезло ни хозяевам конюшни, ни больным детям: какие лошади, когда столько гектаров даром пропадает. Максим к конюшне двинулся огородами, обошел два домика, проскочил в проулок между ними и оказался у полуразрушенного забора. Отсюда вход в конюшню как на ладони, отлично просматривается и пустой манеж и пара сараев рядом. Полицейский Уазик остался с другой стороны, здесь все тихо и спокойно. Спокойствие, конечно, условное, его нарушают приглушенные расстоянием голоса людей, треск рации и собачий лай. Но никого не видно, не заметно и следов на свежем снегу. «Карантин», — так сказали вчера Марине. Наврали, конечно, но зачем? Чего гадать, надо пойти и самому посмотреть.
Максим бегом пересек открытое пространство, перемахнул ограду манежа и оказался у двойных дверей перед входом в конюшню. Он взялся за скобу ручки, потянул створку на себя. Изнутри пахнуло запахом конского пота, сена, навоза и кожи. И раздался странный звук, Максим не даже сразу понял, что это рычит здоровенная лохматая псина. Пес был настроен решительно, но считал своим долгом сначала предупредить гостя о своих намерениях, и только потом бросаться на чужака. Огромный черно-серый метис — помесь «кавказца» и другой крупной собаки оскалил клыки, шкура на морде собралась в «гармошку», уши прижались к голове.
— Тихо, тихо, — примирительно произнес Максим. — Молодец, умница.
Пес на приветствие не отреагировал, зарычал еще громче и чуть присел на задние лапы. Но прыгнуть не успел, его схватили за ошейник и оттащили назад, в тамбур между дверями. Кто-то проорал оттуда хриплым, готовым сорваться на истерику голосом:
— Что вам надо? Убирайтесь, или я буду стрелять!
Человек не блефовал, Максим отлично расслышал, как в двух шагах от него что-то коротко и глухо лязгнуло.
— Не стреляйте, пожалуйста! Я только узнать хотел, мне сказали, что тут запись… — тон был выбран неверный, человек за дверью отреагировал нервно:
— Какая запись, забудьте! И уходите отсюда, или я… — и осекся. Какую угрозу может представлять загнанный в ловушку человек? Смешно даже говорить об этом. Поэтому Максим дернул дверь за ручку на себя и шагнул в тамбур. Схваченный хозяином за ошейник, пес отлетел и рычал теперь из-за спины высокого, сильно сутулящегося человека. Одной рукой тот удерживал собаку, второй сжимал пневматическую винтовку. Из такой только по воробьям палить, а не свою собственность защищать, от собаки и то больше толку.
— Добрый день.
Человек с ружьем отступил, потащил за собой пса. Но отступил недалеко, уперся в стену, стукнул прикладом винтовки об пол.
— Что вам нужно? — еще раз повторил он, но уже на автопилоте, даже в полумраке было заметно, что человек держится на ногах из последних сил. Что-то тут произошло со вчерашнего дня, и это что-то очень нехорошо пахнет.
— Мне нужно знать, что здесь происходит. В ваших интересах рассказать мне все, как есть. Поверьте мне на слово — я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы все закончилось хорошо. Хорошо для вас, разумеется. И давайте пройдем внутрь, в конюшне в холодное время года нельзя долго держать двери открытыми. Лошади не любят сквозняков.
Не дожидаясь ответа, Максим закрыл первую дверь, потянул на себя за ручку створку второй. Пропустил хозяина конюшни вперед и следом за ним ступил на гулкий пол между денников. Справа пять, столько же слева. И почти все пустые, обитаемы только два из них. С дальнего конца прохода над дверью показалась светло-рыжая голова лошади с коротко подстриженной густой челкой, уставилась на гостя любопытными блестящими глазами. В другом деннике стояла кобыла с маленьким, полуторамесячным жеребенком. У него даже не изменился цвет шерстки, и светло-серый с головы до ног, как мышонок, малыш прятался за насторожившейся буланой матерью. Максим, чтобы не нервировать и без того беспокойно стригущую ушами кобылу, остановился.
— Вчера у нас двое таких было, вернее, четверо, вместе с жеребятами. Зарезать велели. Всех собак, кроме Гоблина, убили, и кошек. Жена в обморок упала, ее на «скорой» увезли, дочь с ней уехала. А я тут остался. Если снова придут, всех перестреляю. А потом сам застрелюсь, пусть тогда делают, что хотят.
Говоривший сполз по стенке денника на пол и закрыл ладонями лицо. Ему было лет сорок, или чуть больше. Длинный, нескладный, как кузнечик, с короткими рыжеватыми волосами и светлыми глазами, он почему-то напомнил Максиму бездомного драчливого кота, которому сильно досталось от соперников. Силы его иссякли, надо бы поесть и отлежаться, да враги окружили со всех сторон, и уже норовят броситься на спину.
