Максим пробирался вдоль ячеистой сетки, стараясь не дышать. Отворачивался от груд мусора, делал глубокий вдох, словно собирался нырнуть. И нырял в смесь поднимающихся, словно со дна Гримпенской трясины, газов. Ноги провалились в залежи полусгнившей дряни почти по щиколотку, ботинки и штаны придется выкидывать. Как и куртку со свитером — в этой одежде теперь только бомжей пугать, они такого даже в самом страшном сне не видели. «Все равно гардеробчик менять хотел», — подбадривал себя Максим, пока брел к бытовке на выезде с полигона. Он остановился очередной раз, вдохнул поглубже, да так и остался стоять, набрав в грудь воздуха. Рядом, в двух шагах, по ту сторону забора, среди стеблей сухой травы что-то шевелилось. И пищало — тонко и обреченно. Звуки знакомые, но основательно подзабытые, Максим не слышал ничего подобного уже лет десять, или немного больше. Выдохнул, закашлялся, тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. И тут же едва не свалился, да только не в сугроб, а в затхлую мусорную кучу. Секунд через пятнадцать организм пришел в норму — голова не кружилась, тошнота отступила. Но писк, переходящий в плач, не прекращался. Максим не выдержал, перемахнул через сетчатый забор, кинулся к сухим зарослям. «Так не бывает», — снова сказала дежурная, ответственная за целостность рассудка часть сознания, и тут же умолкла, устыдившись своей неуместности. Бывает, еще как бывает. «Когда же ты родился? Сколько тебе — два дня, три?» — Максим вытащил из снега завернутое в разноцветные тряпки и обрывок ватного одеяла крохотное новорожденное существо — мальчика или девочку, непонятно. Детеныш зашевелился в руках, снова пискнул, но уже громко и требовательно, и разинул ротик, готовясь огласить мир криками протеста. Но силенок не хватило, концерт сорвался, слава Богу. Максим растерялся: что делать дальше? куда бежать? И стоял у забора полигона с младенцем на руках, осматриваясь по-идиотски по сторонам, словно ждал совета.
— А ведь тебя сюда умирать принесли. Кто, хотел бы я знать? Мать, отец? Ничего, это не люди, это мутанты, выродки, так что не переживай. Где бы ты ни оказался, там тебе будет лучше, чем с такими «родителями». Доживи только, очень тебя прошу, — Максим говорил первое, что приходило ему в голову, и все всматривался в сумерки. Вот цепочка следов в глубоком снегу, человек пришел (или пришла?) сюда, оставил ребенка, и той же дорогой вернулся назад. Куда, интересно. Сходить бы, поговорить, объяснить кое-что. И объяснить так, чтобы отбить желание и возможность продолжать род. Из носа снова пошла кровь, тяжелые темные капли упали на обрывок одеяла, и Максим очнулся. Он схватил горсть снега, прижал его к носу, постоял так с минуту. Потом стащил с себя куртку, отшвырнул заляпанное кровью одеяло, завернул малыша в свою одежку. Ветер немедленно прохватил насквозь, заставил двигаться, соображать, действовать. Детеныш орать больше не пытался, только слабо возился в своем свертке и смешно чмокал губами.
Все, что было дальше, походило на цепочку кадров из немого черно-белого кино. Вдоль забора, почти по колено в снегу, потом рывком через дорогу, чтобы не попасться на глаза охране и водителям мусоровоза и бегом, в противоположную от наезженной дороги сторону. Колея тут едва намечена, транспорт ходит редко. Это хорошо, это нам и нужно. Максим пытался бежать, но снова переходил на быстрый шаг, добрался, наконец, до вожделенной дороги, перебежал ее и рванул через пустырь к гаражам. Пронесся мимо недостроенных секций, выскочил на улицу. Отлично, уже почти рассвело, а топать еще далеко, почти через весь город. Да еще и в таком виде — дрянью тухлой, небось, разит за версту, в карманах документы убиенной «элиты», на руках младенец. Про нож за поясом, прикрытый свитером, тоже забывать не будем. В общем, полный набор, на любую статью Уголовного кодекса. Человек со вкусом и опытом подберет такой букет, что двадцать три года за расстрел «мирных» граждан цветочками покажутся.
В размытых снежных сумерках, в тот самый момент, когда ночь окончательно переходит в день, Максим ввалился в приемное отделение городской больницы. Пробежал по пустому гулкому коридору, рванул за ручку одну дверь, другую — закрыто. Зато за третьей слышен звон мобильника и чей-то усталый сонный голос. Максим вломился в просторное, жутко холодное помещение и, не говоря ни слова, положил спящего ребенка на кушетку и принялся разматывать куртку. Врач или медсестра, женщина лет сорока с небольшим, вытаращила глаза и умолкла. Из трубки ей что-то кричали, но ответа не последовало. Она бросила мобильник ринулась к Максиму, а тот уже «распеленал» ребенка, оставил только пестрое тряпье. И обнаружил, что куртка мокрая, ну, это нормально. Все равно выкидывать, черт с ней. Все вещдоки он деловито, на глазах у врача, распихал по карманам штанов и направился к выходу.
— Подождите, — обрела, наконец, дар речи врач, — стойте, подождите! У вас нос сломан! И где…
Вопросов у врача возникло много, но надрывалась она уже в спину «посетителя» — Максим пулей вылетел из кабинета, промчался по коридору, выскочил во двор и, не оглядываясь, рванул прочь, закинув попутно куртку мусорный контейнер. «Мальчик или девочка? Да какая разница», — Максим ухмыльнулся, ворвался в подъезд, нажал на клавишу звонка. Сейчас это единственное место в городе, где можно отсидеться до вечера. Квартирная хозяйка о своем имуществе заботилась, и дверь поставила такую, что замок в ней ножом не вскрыть, там специальные инструменты нужны. Хорошо, что догадался сразу «запаску» сделать, она и лежит теперь в «тайнике» на антресолях. А соседи дачницы люди пожилые, а, значит, бдительные, влезающего в окно человека увидят и незамедлительно сообщат «куда следует». Зато спать они ложатся рано, сразу после окончания последнего сериала. Тогда можно беспрепятственно попасть домой.
Вика открыла дверь, охнула испуганно. Максим принялся сдирать с себя пропитанную гарью, мусорной вонью и кровью одежду прямо в коридоре.
— У тебя вода горячая есть? — рыкнул он, не глядя на Вику.
— Да, — пискнула она, — есть, а что?
— Полотенце дай какое-нибудь, — потребовал Мак сим и бросился в ванную. За наличие горячей воды в кране он был сейчас готов простить Стрелкову половину его грехов. Уставился на свое отражение в зеркале: красавец, слов нет. Грязный, как чума, правая щека ободрана, нос распух, под глазами густые синие тени.
— Что случилось? — Вика просунулась в дверь и бросила полотенце на стиральную машину.
— В лес погулять ходил и заблудился, — не задумываясь, соврал Максим. Хотя почему — соврал? В лесу он действительно был, правда, не по своей воле. Да он много где побывать успел, насыщенный выдался денек и чертовски утомительный. После продолжительных водных процедур он снова посмотрел на себя в зеркало. Гораздо лучше, чем полчаса назад, но все равно плохо. С таким лицом надо сидеть дома неделю, не меньше, пока не сойдут кровоподтеки. А нос цел, тетенька в больнице с перепугу поставила неверный диагноз.
— Ты есть хочешь? — поинтересовалась из-за дверей Вика.
— Да, — ответил Максим, но когда выполз из ванной, понял, что погорячился: хочет он сейчас одного — спать, долго и крепко. Но и сон не шел, голова гудела, а пульсирующая боль не давала провалиться в целительное забытье.
