— Конечно! Триумфа стыдятся лишь те, кому он свалился случайно. А я к своей победе шёл долго и целеустремлённо. Поэтому наслаждаюсь сейчас вполне заслуженно.
Лодка уткнулась в борт субмарины. Долгова, схватив под руки, перетащили на палубу. Чуть раньше вытащили Артёма и, ткнув автоматом в спину, затолкнули в рубку.
— Эй, Шеффер! — Долгов остановился и, оттолкнув в сторону матроса, спросил: — Зачем мы тебе?
— Всему своё время, всему своё время… Идите в лодку, Арнольд Филиппыч, вам там уже определили место.
Определённое место оказалось выгородкой между торпедным и жилым отсеками унтер-офицеров. Долгов сел на импровизированную койку, сооружённую на запасной торпеде и, похлопав по матрасу, кивнул Максиму:
— Присаживайся. Тебе уже не впервой на немецкой лодке? И ты, Артём, не стой столбом.
Напротив них застыл наблюдавший за каждым их движением матрос с тяжёлым парабеллумом в руках. Долгов взглянул на немца и шепнул:
— Не думаю, что он нас понимает, но всё же поосторожнее. Обсудим, мужики, наше положение.
— Хреновое наше положение, — шепнул в ответ Артём. — Мне лётчиков жаль. Смелые были…
— Да, — согласился Долгов. — Перед синей фуражкой не заискивали. Но мы пока ещё живы и давайте думать, как отсюда выбраться.
— С лодки не сбежишь, — вздохнул Максим. — Знать бы, куда повезут? И почему сразу не пристрелили?
Он пристально посмотрел в глаза немцу, пытаясь понять, понимает тот их или нет. Старпом перехватил его взгляд, встал и, поманив матроса пальцем, произнёс не терпящим возражения голосом:
— Позови профессора! Скажи — хотим поговорить. Поднимай задницу и веди его сюда! Ты меня понял?
Немец наморщил лоб, затем поднял пистолет и рявкнул, перекрикивая Долгова:
— Schweigen!
— Нет, не понимает.
Старпом довольно кивнул и сел на место.
— Не могу себе простить! Он же меня развёл с этим сыном от лопарки, как ребёнка! Он всё знал наперёд. А мы сами его сюда перевезли, да ещё и на лодку усадили. Какой же я идиот!
— Поздно уже, — проворчал Артём, вспоминая, как легко он уступил Шефферу своё дежурство. — Я тоже хорош.
— Да не люблю, когда оказываюсь в дураках! Он нами будто пешками по доске двигал. А если задуматься, так и не сложно было его вычислить.
— Максим прав. Я, конечно, рад, что нас сразу не пристрелили, но хотелось бы знать, для чего мы этому Шефферу нужны?
Долгов хотел развить свою теорию по этому поводу, но, поперхнувшись, ругнулся и проворчал:
— Вспомни дерьмо, а оно тут как тут.
Винт на люке в переборке взвизгнул и, согнувшись головой вперёд, нырнув в отсек, появился Эрнст Шеффер.
* * *
Заболоченное устье реки Поной блестело на солнце, слепя глаза через призму высунувшегося из воды перископа. Дмитрий Николаевич поморгал глазами и опустил светофильтр.
— Не видать, командир? — зная ответ, безразлично спросил штурман.
— Нет.
Штурман заправил новый лист карты в автопрокладчик и предложил:
— Командир, давай я понаблюдаю. А то ты уже час на перископе висишь.
Дмитрий Николаевич уступил и, рухнув в командирское кресло, сказал:
— Смотри вдоль устья. На реку не сядут — там сплошные перекаты, а в море волна. Единственное нормальное место для посадки — тихое устье.
— Смотрю, — штурман уткнулся глазами в тубус и, не отрываясь, рассуждая, добавил: — Может, что-то пошло не так? Уже полдень, а они передали, что будут утром. Акустики говорили, что где-то далеко наблюдали шумы подводной лодки. Может, советская, а, может, и немецкая.
— Знаю. Не до неё сейчас. Главное — наших не проморгать. На экране чисто?
— Да. Локатор с утра без отдыха крутит. Была часа три назад отметка от самолёта, но ушла на восток. Не наши.
— И радисты молчат… — Дмитрий Николаевич задумчиво уставился на лежавшую на столе карту горла Белого моря. — Если бы что-то пошло не так, надеюсь, Долгов смог бы предупредить. А раз ничего не было, то будем ждать.
Сидевший тут же в центральном посту помощник командира Сомов недовольно и еле слышно проворчал под нос:
— Мы только и делаем, что ждём. То радиодонесение, то командирское озарение.
Сказал он это тихо, но командир услышал. И, прекрасно понимая, откуда берётся это брюзжание, но не желая возвращаться к прежнему разговору и вновь переливать из пустого в порожнее, Дмитрий Николаевич миролюбиво заметил:
— Паша, мы кажется эту тему закрыли. Мы в автономке.
— Да затянулась эта автономка! — нервно выкрикнул Сомов, решив, что раз его услышали, то нечего молчать, и стукнул кулаками по столу. — И конца-края ей не видно!
Лицо командира удивлённо вытянулось, затем на него набежала туча. Развернувшись к помощнику вместе с креслом, он грозно, чеканя слова, произнёс:
— На флоте есть два бога: приказ и присяга!
— О-о!.. Вы уже заговорили, как наши береговые чинуши! Ещё немного, и мы услышим: «преступная халатность» или «сон — это преступление»! «Вы не имеете права „ломаться”!» Я до тошноты наслушался об этом от нашего насидевшего на берегу геморрой начальства. И вы, командир, туда же! Это только замполита волновало, чтобы мы были «морально устойчивы и политически подкованы»! А вас, я всегда думал, беспокоят тяготы экипажа. Его проблемы. А вы — приказ, присяга! Вспомните предыдущую автономку! Мы девяносто суток из-под воды не вылезали. Я тогда весь «приморскими розами» пошёл! — Сомов закатал рукав робы и показал оставшиеся следы от язв. — И что получили?! Вместо положенных двадцати четырёх дней санатория — отпуск при части! Который мы весело провели за ремонтом лодки. Почему-то наши начальники считают, что если Родине надо, то достаточно человеку приказать — и он снова бодр и счастлив! И готов снова идти в море. Хоть на год или два! Надо всего лишь построить, пригрозить, внушить и опять — в море! Не выполнил приказ — под трибунал! И где сейчас эти толстожопые начальники? Хоть бы одного увидеть рядом.
Помощник командира завёлся не на шутку и, казалось, теперь ничто его не сможет остановить. Лицо налилось кровью, губы дрожали. Он нервно отбросил в сторону вахтенный журнал.
— Надоело! У нас нет прав! У нас одни обязанности и долги! Родине, начальству, миру, вселенной! Теперь ещё и нашим дедам! А я жить хочу нормальной жизнью! И все сидящие в этой бочке хотят. Сколько нам ещё в ней сидеть? Что нам осталось? Перетопить весь немецкий флот? Легко! Становись, фашисты, в очередь! А дальше что? Мне нет и тридцати, а я не знаю, как жить дальше. И никто не знает. Перед нами стена, и мы упёрлись в неё лбами! А вы, товарищ командир, — «приказ»! Это всё вам говорю не я, это говорит экипаж. Спросите любого, что он думает о своём будущем? И каждый скажет: его нет!
