– Топай давай, дома разберемся, – проворчал Оспа, внимательно поглядывая по сторонам, привычно выискиваю угрозу в любой тени возле мертвых зданий или сугробов, мимо которых двигалась его группа. Он не сомневался, что и Хомут непрерывно бдит, недаром его натаскивал, лучший ученик за последние шесть лет. А был обыкновенным бандюком, который спивался на станции и постоянно проигрывался в пух и прах в карты, а если что не так, сразу ввязывался в поножовщину. Вот что значит вовремя заметить и направить силы человека в нужное русло, на благое дело. Хомут и сам понимал, что пропадает от безнадежной жизни, именно поэтому легко пошел на контакт и согласился в ученики… Да и задолжал тогда здорово серьезным людям. А потом набрали хабара, вернул долги, с картами и выпивкой завязал. Теперь сам помогает натаскивать Оспе лопоухих щенков. Вот таких, как этот Кирпич.
– Да мы же из-за твоего склероза надрываемся, – язвительно напомнил Хомут. – Может, еще до войны его знал, а?
– Может. Лет прошло немало, многое забылось.
– А если ты его просто видел раз в жизни, а чела на самом деле не знаешь?
– И такое может быть.
– Так зачем мы тогда его тащим?
– Слушай, Хомут, ты за нож беспокоишься? Отдавать не хочешь, если человек выживет? Не переживай, я замолвлю за тебя словечко. Не жадничай, у меня вон не куртка, а тряпье, мерзну, как старый пес в прохудившейся будке, и то не жалуюсь.
Хомут оглянулся и вполне буднично напомнил:
– Еще не поздно по горлу чиркнуть и все поделить.
Заметив, что Кирпич вконец запыхался, Оспа дал знак мальцу притормозить, и процессия с санками замерла.
– Сучара ты беспонтовая, лишь бы человека сгубить, ничего святого за душой нет! – без особой злости проговорил Оспа, поправляя ремень «Сайги» на плече.
Такие разговоры промеж ним и учеником, а теперь – проверенным напарником, случались часто, поэтому старик давно привык не реагировать сердцем. Хомут хоть и зол на весь мир, уж таким уродился, а дело свое знает и исполняет исправно. И никогда еще не подводил, несмотря на всякие разные разговоры.
– Старый, я как-нибудь без нотаций обойдусь, веришь?
– А что такое «нотации»? – Кирпич вытер взмокшее лицо шапкой, снова напялил ее на макушку и навострил уши, ожидая ответа. Но Хомут уже двинулся дальше, и Оспа, заметив это, негромко подстегнул:
– Шевели палками, малой, все вопросы потом.
– Ну да, всем можно, но только не мне… – с обидой проворчал пацан, двинувшись вслед за Хомутом, который уже сворачивал на очередном перекрестке.
– А у тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы старшим перечить. – Оспа снова пристроился в кильватер, мучительно пытаясь вспомнить, где же все-таки видел этого человека, принесенного вичухой в их веселую компанию. Неужто Хомут прав, и он просто обознался?
– А что такое «молоко»? Слышал уже не раз, а никто толком не объяснит. И почему именно на губах? Мазь какая-то, что ли?
Хомут рассмеялся хрипло, с каким-то нервным надрывом, но объяснять ничего не стал. Оспе тоже вопросы о прошлом порядком надоели.
– Поговори еще, леща по роже схлопочешь! Тьфу, и не спрашивай, что такое «лещ»!!!
– Одни ржут, другие командуют, объяснений не дождешься, – хмуро обронил пацан, продолжая изо всех силенок тянуть санки.
Довольно долго двигались молча, изредка останавливаясь для коротких передышек и осмотра местности. Несколько перекрестков, сменив Кирпича, Оспа протащил санки сам, затем малому пришлось потрудиться снова.
Вид мертвого города всегда навевал на старого следопыта глухую тоску, и все-таки без поверхности он не мог. Не мог, как эти кроты, зарывшиеся в метро, постоянно сидеть под землей: там ему было еще хуже, а здесь, на поверхности – лишний глоток свежего воздуха возвращал к жизни, придавал былых сил. Настоящий мир сталкера по-прежнему оставался здесь, а не внизу. Пусть другие теперь считают тот ад в туннелях родным домом, но только не он. И когда наступит время умирать – он постарается оказаться под небом. Это Оспа, хоть и не торопился на тот свет, для себя решил давно и твердо.
Протопав по Большой Ордынке мимо пятиэтажки, на угловой вывеске которой еще угадывались буквы «О…ба…к», Хомут уверенно двинулся к проходу в решетчатой ограде, окантованному кирпичными столбами. Проход вел на территорию бывшей школы – когда-то довольно красивого, а нынче, как и большинство окружающих – обшарпанного, полуразрушенного здания. По дорогам, конечно, топать удобнее, и опасность меньше, но квартал большой, огибать долго, а если напрямую, то до Новокузнецкой уже оставалось совсем недалеко.
Но едва собрался свернуть, как снова возникла заминка.
– Глянь-ка, Оспа, следы. Свеженькие.
Почуяв в голосе напарника тревогу, Оспа придержал за локоть Кирпича и спешно обогнул санки. Снег и в самом деле пятнали отпечатки, оставленные множеством мелких лап. Деги. Стайка из пяти-шести особей. Зверьки шустрые и обманчиво мирные, но весьма коварные своими повадками. Судя по тому, что усиливающийся снегопад следы засыпать не успел, они и в самом деле были совсем свежие. Следы пересекали улицу, уходили за ограду и тянулись по двору к зданию школы, теряясь из виду где-то за левым углом.
– Как бы нам не влипнуть, – задумчиво обронил следопыт. Он подумал, что стоит дать небольшой крюк, обойти квартал по другому маршруту. Но времени уже нет, и так задержались. И решил иначе: – Обогнем школу справа. Смотрите в оба.
– Мелкие какие-то, – Кирпич недоуменно вздернул брови, разглядывая следы вместе со спутниками, – чего в них страшного-то?
– Ты совсем олух, или только наполовину? – укоризненно покачал головой старшой. – Все наставления пропустил?
Оспа вздохнул, продолжая пристально смотреть во двор и думая о том, что пацана еще учить и учить. А он сам хоть еще и крепок, да силы ведь уже не те. Сколько этих гавриков подготовил в сталкеры за прошедшие годы… Многие ученики до сих пор живы, и науку его, старого, вспоминают с благодарностью, а многих уже и нет – или поверхность клятая схарчила, или в междоусобицах с жизнью расстались. Люди ведь все никак не успокоятся, им всегда есть что делить, даже когда ничего уже не осталось. Не хотелось бы пережить этого пацана. Чисто по справедливости. Есть в нем что-то хорошее, пусть и наивное. На Новокузнецкой вырос, среди отребья, бандюг и отморозков всех мастей, как умудрился таким бесхитростным и незлобивым остаться – загадка. Наверное, его душа просто с самого рождения чище, чем у других. Старик верил и в жизнь после смерти, и в реинкарнацию. Верил, что люди со светлой душой появляются не просто так, а после великих страданий в прошлых воплощениях. Вот и этого пацана никакие невзгоды и лишения не смогли испортить. Хорошо он его еще вовремя приметил, взял под свое крыло, иначе бы уже затравили – шакалов в человеческом обличье в метро хватает, и не только на Новокузнецкой.
Кирпич с озадаченным видом потянулся почесать затылок, но веревка саней, которую он держал в руке, натянулась, и пальцы замерли лишь возле плеча. Он опустил руку и смущенно хмыкнул:
