Грешник содрал зубами скотч, наконец освободив пальцы. Швырнул «лимонку» подальше в коридор, плотно прикрыл дверь и отступил под защиту стены. В коридоре громыхнуло, дверь вздрогнула, но выдержала. Это заставит нападавших на некоторое время задуматься. Глаза слезились от дыма, легкие рвало от кашля. Но нужно доделать начатое.
Ударом колена Сергей отшвырнул завхоза с пути, когда тот уже почти нашарил «Сайгу», затем подобрал тяжелый топор с длинной рукояткой, тоже из пожарного инвентаря. Теперь, когда обе руки были свободны, это орудие мести показалось ему наиболее подходящим. Неделю назад Поляков заточил его до бритвенной остроты лично – в таких условиях, когда по поверхности гуляют монстры, даже пожарный инвентарь должен в критический момент сгодиться в качестве оружия, например, в случае прорыва. Размахнувшись, он с силой опустил лезвие на шею Головина, снова пытавшегося встать. Обезглавленное тело рухнуло на пол, а Сергей бездумно посмотрел на голову гнома, покатившуюся в брызгах крови к его ногам. И ничего не почувствовал. Совершено ничего. Это просто шок, отстраненно подумал Грешник. Нужно уходить. Здесь больше нечего делать. Ведь он не в силах что-либо изменить.
Тело все выполняло машинально, без участия разума. Он поднял и отправил в ножны «Карателя», подхватил «Сайгу» Головина. Его собственный карабин сейчас горел на складе, вместе с телами жены и дочери – слышно было, как там рвались раскаленные патроны.
Еще где-то он подобрал лицевую маску.
Грешник даже не помнил, как оказался за шлюзом, а потом и в заснеженном дворе, где совсем недавно принимал с Фионой караванщиков. Не помнил, когда успел в подсобке взять и надеть короткие лыжи, подхватить лыжные палки. Отворить ворота и выйти наружу.
Когда шок начал проходить, он обнаружил, что бежит на лыжах по следам бродяг, которые уже частично засыпал неспешно валивший с неба снег. На лице – панорамная маска, за спиной ружье. Так же машинально Сергей начал припоминать маршрут. Сейчас он двигался вдоль улицы Шоссейной. По бокам медленно проплывали остовы полуразрушенных зданий. Вскоре ему нужно будет свернуть налево и двигаться уже по льду замерзшей Москвы-реки, так быстрее и короче, меньше препятствий. Еще дальше – перебраться через дамбу, по которой полегал проспект Андропова… пересечь третье транспортное кольцо… Большинство старых названий стерлось из памяти, но основные ориентиры он помнил…
Почему-то каждый вздох давался с трудом, но не из-за маски, фильтр работал исправно. Наверное, надышался какой-то дрянью при взрыве…
Нет. Он понял, что с ним.
Его душили беззвучные рыдания, а он, вместо того, чтобы дать горю прорваться, принести облегчение, по привычке держался, сцепив зубы, и усилием воли гасил в себе боль. Поляков осознал это только сейчас, когда семьи его не стало – кого он потерял. И насколько это больно. Он потерял тех, без кого жизнь становится нестерпимой, теряет ценность, становится абстрактной…
Нужно было взять ту фотографию. Тогда бы хоть что-то осталось. Нужно было взять…
Теперь он – одиночка. И единственное, чего он желал сейчас, – мести. Яростной и беспощадной. Он должен добраться до метро и найти союзников для осуществления своих планов.
Но пока все, что от него требуется, – это не останавливаться.
Падал снег. Одинокая человеческая фигурка двигалась среди руин разрушенных улиц. Из оконного проема, царапая когтями бетонные края, выглянула уродливая черная голова крупного зверя. В слабых отблесках луны в оскаленной пасти блеснули острые зубы. Из глотки вырвался тихий горловой рык, в котором чувствовалась некая озадаченность.
Человек двигался настолько уверенно и целеустремленно, распространяя вокруг себя ауру такой сжигающей ярости, что зверь не решился нападать на странного противника и предпочел вернуться в логово.
Глава 4
Ночная охота
Неловкий перехват – и веревка едва не выскользнула из рук.
Покалеченная правая «клешня» судорожно ухватилась за мерзлый край крыши, Сотников рывком подтянулся и перевалился через край. Проминая телом снег, откатился от кромки на безопасное расстояние, распластался на спине. От взрывных усилий руки сотрясала дрожь, мышцы горели, а в груди клокотал ледяной воздух, сипло вырываясь из глотки.
Ну и пробежка, черт побери… ну и пробежечка…
Но сейчас валяться нельзя.
Димка через силу зашевелился, поднялся на четвереньки. Еще и колени дрожат, черт. Он посмотрел на темный провал окна на втором этаже здания, в котором угадывались напряженно ждущие фигуры сталкеров. Лучше ребятам побыстрее убраться из той квартирки, очень она… нехорошая. Эта кровь на стенах, останки людей, да еще информация от караванщиков насчет неведомых вязальщиков.
Он опустил взгляд – туда, откуда неслась, шумная на таком близком расстоянии, возня многих тел, вой и рычание. Ёханый бабай, как любит говорить Кротов, сколько же их там… Сотни полторы? Или больше? Пространство между гаражами и стеной трансформаторной будки заполнял самый настоящий ковер из оскаленных клыков и горящих голодом глаз. Нервная ухмылка растянула подрагивающие от волнения губы. Вот как он это сделал? Забросить на бегу крюк на крышу и зацепиться за едва видимый выступ, очертания которого лишь угадывались под снегом? Такое не на каждой тренировке получится. Но получилось. Причем совершенно спонтанно. Предчувствие. Интуиция. Словно что-то вело под руку, помогая все сделать, как надо. Значит, и дальше все будет хорошо. Хотя караванщик все-таки прав – он псих.
С Дмитрием Сотниковым многое случилось с того момента, как он прошел через «быстрянку», мутагенное изменение, которому медики в Ганзе уже подобрали официальное название – циклодинамия, или, если коротко – ЦД. Многое изменилось в характере, и во взглядах на жизнь. Иногда он и сам не понимал мотивов своих поступков. Он словно играл… играл со смертью, но не хотел себе в этом признаваться. Эта сумасбродная выходка – не первая, и, видимо, не последняя. Чертов адреналинщик, вот он кто. Если бы не Наташа, которая ждет его в метро на Таганской, единственный по-настоящему близкий ему человек, жизнь, наверное, потеряла бы для него смысл. Слишком уж все усложнилось для них двоих среди людей после всех этих изменений. Ведь люди, в отличие от них, остались прежними. И их зачастую слепая, безрассудная злоба к мутантам, панический страх перед теми, кто непривычно отличался от них, нарушая нормы человеческого существования и мышления, – все это никуда не делось. Тогда зачем он им помогает?
Нет, не о том он сейчас думает.
Нужно заняться делом, а собственные проблемы подождут.
Сосредоточиться непросто. Нервное возбуждение сбивало нужный настрой, который ему сейчас так необходим. Еще из рассказов бывшего наставника из Полиса – Ворчуна, Димка знал, что клыканы обладают подобием коллективного сознания, и чем больше стая, тем лучше они соображают, как загнать добычу. А однажды стал свидетелем редкого явления – как небольшая стая клыканов, не издавая ни звука, носилась вокруг клумбы недалеко от Третьяковской. Существа, расплодившиеся на поверхности после того, как человек ее покинул, уступив среду обитания, имели иной раз довольно причудливый вид и крайне необычные повадки. Никто точно не знал, почему клыканы это делают, но имелись предположения, что таким своеобразным способом у них выявляется сильнейший – после многосуточного, на износ, кружения без остановки. Звучит странно, конечно… Но Ворчун утверждал, что пока звери выбирают вожака стаи, все остальное их попросту не интересует.
