Теперь я начинала злиться по-настоящему.
Кайя приговорили?
Вот так, заочно, и без права оправдаться?
— Иза, я знаю, что ты не хочешь верить, но… подумай. Хотя бы до завтра, ладно? Я могу тебя увезти. Спрятать. Папа, конечно, взбесится, только решать не ему! Да, он умеет красиво говорить. Уговаривать. У него специализация такая — тонкое воздействие, собеседники не ощущают. Им просто кажется, что папа очень убедительные аргументы приводит. Но здесь его нет. Поэтому подумай сама!
Гарт кричал, и на нас оборачивались. Темноволосая леди в дорожном наряде смотрела на Гарта с неодобрением — приличные люди сдерживают эмоции. Крестьянка — с любопытством. Отец ее — с ужасом.
— Пожалуйста. Я сделаю так, что ты не будешь тосковать сильно. А хочешь, вообще память заблокирую? Я умею. Или заменю образ. Ты будешь привязана, но к человеку. Я найду того, кто тебя оценит. И Настю вернут. Не сразу, но вернут. А если ты захочешь, то будут и другие дети, нормальные.
— А мир?
— Иза, — Гарт потер виски. — Мир стоял тысячи лет. И не думай, что он рухнет. У папы есть запасной план и не один.
Я даже знаю, какой именно. Но это знание Гарт тоже вычеркнет. Он сделает новую меня, способную существовать самостоятельно. И возможно, научит быть счастливой. Полог. Коррекция. Или что еще бывает? Лоботомия без вскрытия черепа.
Гарт подарит нормальную человеческую жизнь…
…и нового мужа, который будет нужен мне так же сильно, как Кайя.
…вместо Кайя.
— Нет, — я допила бульон.
— Из-за мира?
Да при чем тут мир? Гарт прав в том, что мир жил тысячи лет и будет жить дальше. Маги. Протекторы. Люди. Все это — части мира, сколь бы странны они ни были.
Но в этом мире у меня есть дом и есть мужчина, которого я люблю.
— Видишь, — Гарт подал мне руку. — Это безумие.
Пускай, но… Кайя — не животное.
Он всегда был больше человеком, чем другие. И я не верю, что эту его часть можно убить.
— Иза, ты его не вытащишь, — у дверей комнаты Гарт сделал последнюю попытку образумить меня.
— Я попытаюсь.
Этой ночью я смотрела в бездну, а она — в меня. Потом я шагнула в темноту и стала ее частью.
Наутро выпал снег.
Граница проходила по реке, и каменный мост, соединявший оба ее берега, был нейтральной территорией. Реку сковало льдом. И белыми стенами зимних крепостей выросли сугробы.
— Знаешь, — Гарт принес букет цветов, отдавая дань традиции и пытаясь помириться, хотя ссоры между нами не было. — Я испытывал огромное желание поступить так, как папа. Убедить тебя…
Он коснулся моего лба.
— Спасибо, — искренне ответила я.
— За что?
— За то, что не поддался.
Глава 21. Смута
Когда народ устает затягивать себе пояс, он затягивает властям шейный платок…
Из ненаписанных мемуаров Магнуса Дохерти.
Пожалуй, Юго мог бы покинуть город еще в середине осени, когда стало очевидно, что нынешняя зима будет последней для многих.
Но те, кто в Замке, словно ослепли и оглохли разом.
Неужели надеются, что все само пройдет?
Кормак в попытке остановить бурю, стягивает к Городу солдат. Но наемников из них едва ли четверть. Остальные — местные. И полбеды, что воевать толком не умеют, так у каждого второго родня где-то поблизости имеется.
Люди против своих не пойдут.
А вот если за…
…Город пустеет. Уходят, несмотря на запреты и патрули, бросая дома и вещи, отдавая последнее, чтобы выйти на тропу.
Север примет.
Там, за границей вала, есть хлеб, но нет свободы. И выбор прост: рука и закон дома Дохерти против голода и свободы. Принимают всех.
Не все доходят.
На дорогах неспокойно. Дружины лэрдов. Разбойники. Раубиттеры. Вольные люди…
…мятежные крестьяне.
…восставшие рабы, которых больше некому стеречь.
…контрабандисты, воры, убийцы…
…каждый способен добыть себе лучшую долю с оружием в руках. Главное, выбрать по силе.
…в казармах многие шепчутся, что лэрды разворовали страну. И шепот день ото дня громче, он растет по мере того, как урезают пайки. Мяса и прежде-то давали нечасто, а сейчас люди вовсе забыли, как оно выглядит. Хлеб вязкий, несъедобный — муку разбавляют порошком из молотой коры. В кашу идут прогорклый жир и поеденные жуком крупы.
Эта еда — сама по себе отрава.
И люди маются животами.
Канализация забилась. И осенние дожди переполнили стоки, пустив по узким улицам ручьи нечистот. Вонь расползалась, а с нею — болезни. Над кварталом кожевенников, которые перестали убирать отходы, подняли желтый флаг — лихорадка. Ждали помощи. Не дождались.
На третий день квартал занялся с трех сторон.
Горел долго.
Няньки Йена, которых осталось трое, то и дело выглядывали в окна, Юго так не понял, что их влекло: любопытство или страх?
Огонь не гасили, сам поник под дождем, самым долгим за эту осень. И Юго рисовал на запотевшем стекле. Йену нравилось. Нянькам нет. Они запрещали Йену подходить к окнам. К камину. Стульям. И вообще покидать пределы манежа: в детской слишком много красивых вещей, которые Йен способен испортить. Да и себе вдруг повредит… лорд-канцлер разгневается.
Зима наступала, расстилала снежные саваны. Юго знал, что урожай мертвецов в этом году будет небывалый. И ветер уже поет колыбельные тем, у кого не осталось тепла. Он уведет людей с выстывших улиц, заглянет в дома, затягивая окна толстой ледяной корой, украсит пустые очаги кружевом изморози, коснется век и губ, остановит сердце.
Смерть от холода — тоже милосердие.
Другим повезет меньше.
Слух о том, что хлебные склады почти пусты, поземкой пополз по Городу. И люди вышли на улицы. Толпа стекалась к порту, и редкие корабли спешили отойти от берега.
Кормак выступил на площади, поклявшись, что не допустит голода. Он закупит зерно…
…казна пуста.
…он накормит людей, пусть бы придется платить из собственного кармана.
…карман его далеко не бездонен.
…он добьется отмены некоторых законов и роспуска Народного собрания, которое позволило разорять страну.
…Народное собрание объявило об отставке лорда-канцлера. Но у Кормака и Совета силы примерно равны. Поэтому все остается, как было.
…он клянется, что виновные предстанут перед судом. И перенаправляя гнев, называет имена. Мормэры Грир, Кэден, Саммэрлед и Токуил… имен много.
