Я, может быть, и была согласна насчет отсутствия у него мотивов, но одна мысль не давала мне покоя и мешала согласиться с его логикой.
«Все это было бы хорошо, – размышляла я, – если бы я была уверена, что вы, генерал-майор Менделеев, не имеете никакого отношения к ФСБ. Вы один из немногих подозреваемых в контактах с Федеральной службой безопасности, а той устраивать подобные спектакли – не впервой. Возможно, что и Анохин работает на то же ведомство, а вы теперь подставляете его, чтобы самому выйти из сложной ситуации… Мотивы? Если вы – агент ФСБ, я за пять минут накопаю вам десяток мотивов, которые будут объяснять ваши действия!»
– Мы несколько отвлеклись от того вопроса, который я предлагала обсудить, – сказала я, – и вновь скатились на личности. Меня интересует все же: кто тот третий, что участвовал в драке? Выскажите, пожалуйста, свои мнения. Сначала вы, Анохин.
– Это один из пассажиров, случайно оказавшийся рядом, когда он, – Анохин опять возмущенно ткнул пальцем в Менделеева, – ломился в кабину пилотов.
– И вы его не знаете, так? – спросила я.
– Не знаю! – отрезал Анохин. – Он помог мне справиться с этим бандитом, и это все, что я о нем знаю…
– А вы что скажете? – повернулась я к Менделееву. – Так было дело?
– Мне вообще-то начинает надоедать этот фарс! – проворчал Менделеев в ответ. – Достаточно нам попасть на поверхность, и мы будем говорить совсем по-другому. С вами обоими.
– Ну это еще неизвестно, как мы с вами будем разговаривать, – заявила я. – Даже звание генерал-майора не освобождает вас от ответственности за свои действия. А вы почему-то предпочитаете о них умалчивать! Это рождает всякие подозрения на ваш счет.
– Ну, хорошо! – устало и раздраженно вздохнул Менделеев. – Подозрения, подозрения!
Он вдруг улыбнулся, и я почувствовала, что он сейчас попытается сменить тон. И не ошиблась.
– Для генерала быть интеллигентом – тяжелый, надоедливый и совершенно ненужный груз! – заявил он. – Но избавиться от него уже невозможно – прирос! Поэтому, только ради того чтобы меня не подозревали такие очаровательные офицеры МЧС, я расскажу, как было дело. А то, чего доброго, у меня среди личного состава спасателей сложится репутация синей бороды!
– И что же вы хотите рассказать? – продолжала я его подковыривать, не успев правильно оценить его изменившуюся интонацию в разговоре и адекватно на нее отреагировать.
Он посмотрел на меня укоризненно и сказал:
– Я хочу рассказать, как все было на самом деле. Может быть, это освежит и его память.
Он кивнул на Анохина.
– Он сейчас наврет! – выкрикнул тот. – Он с три короба наплетет, только уши развесь!
– Заткнитесь, Анохин! – сказала я ему. – Вас мы выслушали.
– Я летел на этом самолете как частное лицо, – сказал Менделеев, поглядывая на меня как-то заговорщицки. – К своим друзьям в Красноводск, поскольку нахожусь сейчас в отпуске…
«Один раз уже соврал, – отметила я про себя. – Но извинить его, конечно, можно: не станет же он посвящать нас с Анохиным в какие-то тайные контакты между родственными министерствами на межгосударственном уровне. Ладно, послушаем дальше…»
– На подлете к Красноводску самолет начал резко снижаться, и я пошел в кабину пилотов, чтобы выяснить, что случилось. Интерес, на мой взгляд, вполне понятный для человека с моим катастрофическим опытом.
Каламбур у него вышел не совсем удачный, он сам это понял, слегка засмущался и принялся объяснять, чем поставил себя в еще более неловкое положение:
– Я имею в виду – для человека с моим опытом участия в катастрофах… То есть в ликвидации последствий различных катастроф.
Он окончательно запутался в двусмысленных оттенках своей фразы и замолчал. Я не мешала ему собираться с мыслями. В конце концов, время у нас еще было, декомпрессия еще не закончилась…
– Я хотел узнать у пилотов, почему самолет снижается над морем, – сделал Менделеев еще одну попытку. – Но пойти к ним мне не дал этот вот самый фантазер, что сплел на наших глазах столько небылиц про меня… Он набросился на меня в проходе из салона к кабине пилотов, вцепился в горло сзади и принялся душить, хотя, я думаю, явно переоценил свои силы. Признаюсь, я несколько растерялся… Нападение было слишком неожиданным и каким-то бессмысленным, что ли? Ну, что я сделал? Я развернулся, отчего он оказался прижатым к какой-то переборке, которая затрещала…
– Это кости мои затрещали! – выкрикнул Анохин.
– Я же сказала вам, заткнитесь! – прикрикнула я на Анохина.
– Он по-прежнему был у меня за спиной, но уже со стороны салона, – продолжал Менделеев, не обратив внимания на выкрик Анохина. – Чтобы задержать меня, он действительно вцепился в рукав моего пиджака. Мне пришлось сбросить пиджак. Пиджак я набросил на голову этого идиота. Но тут откуда-то возник тот самый пассажир. Он был очень худой и еще – выражение его лица меня поразило. На лице у него я увидел неожиданную для меня злобу и уверенность в своих действиях. Я не умею точно передать то, что я видел, но мне показалось, что этот человек никогда ни в чем не сомневается, и еще… Наверное, ни во что не верит… Не знаю, откуда я это взял, но это так!
Он замолчал и задумался.
– А во что верите вы? – спросила я его. – Есть что-то, во что вы верите?
Это мой любимый вопрос. Если мне нужно понять, говорит человек правду или врет, я всегда задаю ему этот вопрос. А сейчас Менделеев сам меня на него вывел. Все зависит от того, как человек отвечает на этот вопрос. Он может говорить много и убежденно вроде бы, но я всегда внимательно слежу за выражением его глаз. Не может человек говорить искренне о том, что ему скучно: глаза всегда эту скуку выдают. Вера – бессознательна, а вранье – слишком сознательный процесс, и поэтому разницу для опытного психолога заметить совсем не трудно…
Менделеев посмотрел на меня удивленно, словно я задала очень бестактный вопрос. Я понимала, что он прав, и вопрос мой действительно бестактен. Человека нельзя, например, спрашивать, верит ли он в Бога. Это слишком интимная сфера, чтобы так вот, как я, вторгаться в нее бесцеремонно и даже нагло. О вере в Бога человек скажет только самому Богу. Если, конечно, будет в этот момент предельно честен с самим собой.
Но у меня был совершенно другой интерес. Меня, собственно говоря, не занимал вопрос, верит во что-нибудь Менделеев или не верит. Мне важна была только его реакция на этот вопрос, поскольку эта реакция очень информативна и дает возможность многое понять о человеке.
– Я верю во многие вещи, – ответил он с раздражением. – Во многие и слишком важные вещи, чтобы обсуждать сейчас с вами этот вопрос… Но кое-что я, пожалуй, вам все же отвечу.
Он посмотрел на меня пристально, взглядом, не обещавшим мне ничего хорошего.
– Я, например, верю, – сказал он, – что в недалеком будущем мы с вами, капитан Николаева, будем разговаривать совершенно в другом тоне, хотя, скорее всего, о тех же самых предметах, которые у нас сейчас в центре внимания. Возможно, тогда и меня заинтересует вопрос, на какие идеалы вы ориентируетесь в своей жизни…
