Я задрала голову и увидела фигуру Игорька, в туче серебристых воздушных пузырьков ввалившегося сквозь поблескивающую перламутром крышу. Он принялся делать руками и ногами бестолковые движения, привыкая к управлению своим телом под водой.
Я просигналила ему рукой – спускаемся, мол, вниз, к самолету, и мы, зашевелив ластами, повернулись головами к лежащей на дне цели нашего погружения.
Вдруг беспокойная мысль об акулах, гигантских осьминогах, электрических скатах и прочих морских чудовищах пришла мне в голову. Я оглянулась по сторонам, но ничего, кроме сгущающейся метрах в тридцати от нас сероватой мглы, не увидела.
Какие-то рыбешки, очень похожие на обычных селедок, шныряли вокруг нас и вели себя совершенно спокойно. Глядя на них, я тоже успокоилась, к тому же мне показалось даже, что я вспомнила, что в Каспийском море не водятся ни акулы, ни осьминоги. Даже если это было и не так, я быстро себя в этом убедила, чтобы не отвлекаться на всякие не относящиеся к работе страхи.
Дно сливалось в сплошную темную поверхность под нами, и только более темная одна часть этой поверхности позволяла догадаться, что там склон подводного обрыва и большая глубина. Оставленный водолазами с «Посейдона» фонарь-маячок на якоре-аккумуляторе подсказывал нам с Игорьком место расположения самолета.
Постепенно глаза начали различать огромную светлую сигару, боком лежащую на склоне дна. Одно крыло самолета вонзилось в ил и удерживало его от сползания с обрыва. Это была несомненная удача, но глубоко ли оно вонзилось и прочно ли удерживает корпус самолета? Никто не мог ответить на эти вопросы.
Мы с Игорем опустились прямо к фонарю, прикрепленному к торчащей кверху хвостовой части самолета. Я помахала Игорю рукой, объясняя, что пойду вдоль правого борта самолета, а он должен идти вдоль левого. Игорек закивал головой – понял, мол.
Осторожно перебирая по поверхности самолета руками, я двинулась вдоль него, стараясь держаться ближе к иллюминаторам, почти прижатым к склону дна. Как только стало возможным, я попыталась заглянуть в иллюминатор, но ничего, кроме своего отражения на черном фоне, за стеклом не увидела. Только тишина и неподвижность. Я пробралась к двери и попробовала ее открыть, зная, впрочем, что без специального инструмента сделать это совершенно невозможно. Когда я толкала дверь, мне показалось, что корпус самолета слегка качнулся, и я в испуге застыла. Я прекрасно понимала, что мне одной не под силу сдвинуть самолет даже из точки неустойчивого равновесия, но тем не менее не решилась больше искушать судьбу. Вдруг мой слабый толчок в дверь станет той последней каплей, которая свалит самолет в пропасть.
Иллюминаторы в носовой части упирались в заиленный склон дна, и мне ничего не оставалось, как попытаться добраться до кабины пилотов, наполовину скрытой за огромной грудой ила, которую самолет выпахал своим носом из дна при падении.
Первое, что я обнаружила, добравшись до носа самолета, – разбитый фонарь кабины, полностью залитый водой. Это была плохая новость, хотя и наивно было бы ожидать, что самолет сохранит герметичность при падении в воду и ударе о дно, но я все же надеялась на это. Теперь мне оставалось надеяться только на то, что хвостовая часть осталась неразрушенной и воздух, скопившийся в ней, позволит людям продержаться хотя бы несколько часов, за которые мы должны успеть до них добраться и спасти их.
Я напряженно вглядывалась в пилотскую кабину и вдруг увидела лицо человека, прижатое к стеклу. Глаза его были широко раскрыты, и в них явственно читались страх и боль. Рот был тоже открыт – то ли в крике, то ли в последней попытке вздохнуть. Я не могла оторвать о него взгляда.
В профессии психолога есть свои недостатки или, если хотите, «издержки производства», как выражался преподаватель общей психологии в университете, где я училась. Главный из этих недостатков – я всегда представляю психическое состояние человека, которого вижу перед собой. Сейчас передо мной был труп человека, умершего мучительной смертью, и я читала в его глазах все, что он пережил в последние мгновения своей жизни. Волна ужаса, паники и страстного желания вырваться из-под воды на воздух мгновенно охватила меня, но я не могла сдвинуться с места, не в силах оторвать глаз от взгляда мертвого пилота.
Чья-то рука легла мне на плечо, и я в ужасе рванулась кверху, на воздух, на свободу, из этой сдавливающей мою грудь воды…
Резкий удар головой о выступающий козырек кабины привел меня в себя. Перед глазами пошли красные круги, но страх и паника прошли.
Я огляделась и увидела Игорька, дергавшего меня за руку и в тревоге заглядывающего мне в лицо.
«Я в порядке! – показала я ему жестами. – Один мертвый в кабине пилотов».
«Я не нашел никаких следов того, что пассажиры живы», – ответил мне Игорь.
«Так они все погибли, что ли?» – спросила я.
«Не знаю! Может быть! Не уверен», – пожал плечами Игорек.
«Если кто-то остался жив, то только в хвостовой части, – показала я Игорю на торчащий вверху над нами хвост самолета. – Пошли туда».
Мы перебрались к хвостовым иллюминаторам.
Внутри салона самолета было по-прежнему темно и безжизненно. Как мы ни заглядывали в иллюминаторы, ничего рассмотреть нам не удалось.
Я отцепила с пояса нож с тяжелой металлической ручкой и начала осторожно стучать по обшивке рядом со стеклом иллюминатора.
«Ответьте, кто жив! – выстукивала я азбукой Морзе букву за буквой. – Стучите по корпусу самолета! Ответьте, кто жив!»
Передав свою просьбу три раза подряд, я замерла, приложив ладони к обшивке самолета. Игорек застыл рядом в таком же напряженном ожидании.
Я ждала целую минуту. Ни малейшего колебания не почувствовали мои ладони.
Горькое чувство разочарования начало наполнять меня – я была уверена почему-то, что хоть кто-то из пассажиров останется жив и его удастся спасти.
И вот – молчание в ответ!
Ничего не поделаешь: видно, придется вытаскивать из самолета только тела погибших. В любом случае это мы сделаем, жив кто-то из них или нет. Все тела будут подняты на поверхность.
Уважение к живым начинается с уважения к мертвым. Или по-другому, так, как эта мысль звучит в неписаном Кодексе Первых Спасателей: «Уважай бренное тело – оно носитель бессмертной души!».
«Все, ребята, – подумала я, обращаясь к еще живым для меня пассажирам самолета. – Даю вам последний шанс! Слушаю еще минуту, после этого мы с Игорьком поднимаемся с печальными для всех известиями».
Я передала свой призыв к пассажирам самолета еще три раза и прождала еще секунд сорок. И вдруг чуть не подпрыгнула от радости, хотя и не представляю себе, как можно подпрыгнуть под водой.
Мои ладони явственно ощутили слабый ответный стук. Я возбужденно махнула Игорьку рукой:
«Слушай!»
Он тоже приложил ухо к обшивке. Слабый ритмичный стук прозвучал для моих ушей слаще любой райской музыки. Я знала, что они живы! Мы спасем их! Нужно только узнать, как они и сколько еще могут продержаться.
