«Доберусь как-нибудь сам», – решил он. Можно было, конечно, позвонить Фиксатому и Батурину – они посчитали бы за честь оказать ему услугу, но Полунин их беспокоить не стал. Почти добравшись до выхода из парка, он позвонил домой.
– Володя? – услышал он почти сразу заплаканный голос Светланы.
– Я, Светик, я, – успокоил он ее, – все в порядке. Я скоро.
– Господи, что случилось?
– Еще сам толком не знаю, – ответил Полунин, – но узнаю. Сейчас приеду, тогда поговорим.
Она хотела сказать еще что-то, но Владимир уже отключил трубку. В данный момент ему не очень-то хотелось вести душеспасительные беседы.
Он миновал громадные чугунные ворота парка, которые никогда не закрывались, и вышел на проспект Энтузиастов, названный так еще в совдеповские времена в честь... В честь энтузиастов, естественно. Энтузиастов строительства светлого будущего.
Полунин прошагал в сторону дома около двух больших кварталов, прежде чем ему удалось поймать машину. Расплатившись с водителем возле дома, он вошел во двор и направился к подъезду. На востоке небо начинало уже светлеть, а над крышей дома висел тонкий серпик старой луны. Полунин улыбнулся, представив, как Света бросится в его объятья, он смоет с себя двухдневную пыль и ляжет в постель...
– Господин Полунин?
Он резко обернулся, услышав этот негромкий голос, который не предвещал ничего хорошего. У Владимира не было никаких сомнений по поводу того, кому принадлежит этот голос. Нет, самого владельца голоса он не знал, но тон, которым был произнесен этот полувопрос-полуутверждение, говорил Полунину о многом. Таким тоном – не вполне уверенным, но тем не менее безапелляционным – разговаривают представители исполнительной власти, точнее говоря, менты.
Этот был одет в штатское. Он шел к Полунину от невзрачного серого «жигуленка» шестой модели, в котором провел, видимо, не один час. У машины остались стоять еще двое, сжимая в руках автоматы.
– Чему обязан? – Полунин остановился и посмотрел в лицо приближавшемуся к нему менту в штатском.
У того было худое, какое-то изможденное лицо, казавшееся серым в предрассветных сумерках, короткие светло-русые волосы и такие же светлые усы, торчащие как бы вперед.
– Лейтенант Пелех, уголовный розыск, – представился он, ткнув Полунину под нос удостоверение. – Не могли бы вы проехать с нами ненадолго?
– Я двое суток не видел жену, лейтенант, – начал было Полунин, – сказал, что еду. Она меня ждет.
– Мы знаем. – Лейтенант осторожно взял Владимира под локоть. – Встретитесь с ней чуть позже. Пойдемте, не будем терять времени.
Пелех повел Полунина к «шестерке».
– А чего такая спешка, лейтенант? Меня в чем-нибудь подозревают?
– Вам сейчас все объяснят, господин Полунин, не волнуйтесь.
– Позвонить-то хоть можно? – Владимир хотел достать мобильник, но лейтенант остановил его.
– Позвоните из отдела.
Его посадили на заднее сиденье «Жигулей» между двумя автоматчиками, лейтенант сел вперед на пассажирское сиденье, и «шестерка» тронулась с места. До городского отдела ехали молча. Там Пелех передал Полунина дежурному, которому что-то шепнул на ухо, и ушел. Владимиру приказали вынуть все из карманов и отправили в «обезьянник» – небольшую комнатку с двумя деревянными скамьями, отгороженную от дежурки стальной решеткой. – Объясните же наконец, в чем дело? – попытался выяснить он у дежурного – флегматичного крепыша с маленькими глазками, на форменной рубашке которого красовались капитанские погоны. – Я что, арестован?
– Вы задержаны по подозрению в умышленном убийстве, – ответил дежурный, запирая за ним решетчатую дверь.
– Что?! – словно ужаленный вскрикнул Полунин. – Я должен позвонить своему адвокату.
Только теперь до Владимира начал доходить смысл происходящего. Многого он не знал, вернее, не знал почти ничего, но понял, что кто-то его крупно подставил. Подставил так, что его могут отправить на нары, и не на один год. Не понимал он одного – кому и зачем это было нужно?
– Утром позвонишь, – отмахнулся дежурный, моргнув глазками.
– Нет, сейчас, – твердо проговорил Полунин сквозь зубы.
– Ладно, – капитан вынул ящик с вещами Полунина и протянул ему мобильник, – только один звонок.
Немного подумав, Владимир набрал номер Степина. Денис Григорьевич был одним из немногих адвокатов в городе, отлично знавших свое дело, и, пожалуй, единственным, кому Полунин мог доверять. Он не раз защищал его интересы в судах и на предварительном следствии и почти всегда выходил победителем. Номер долго не отвечал. Наконец Полунин услышал заспанный голос адвоката:
– Я-а.
– Это Полунин. Я в городском отделе. На меня пытаются повесить мокруху, – коротко обрисовал он ситуацию. – Вы можете подъехать?
– Но я в отпуске, – пробормотал Степин, – под Москвой.
– Тогда срочно берите билет и первым же рейсом сюда. Естественно, все расходы я беру на себя.
– Я, конечно, приеду, но это получится не раньше вечера. – Степин, почуяв поживу, начал просыпаться. – Если хотите, я свяжусь с кем-нибудь из своих знакомых, чтобы они пока поработали с вами.
– Не нужно, – отказался Полунин, надеясь, что на первых порах он справится и сам (опыт подобного рода у него уже был), – лучше позвоните моей жене – она еще ничего не знает.
* * *
До утра он так и не сомкнул глаз, размышляя о событиях последних дней, а около девяти его в наручниках отправили в следственный изолятор. После прохождения всех формальностей его определили в камеру, где уже находилось три человека. Он подождал, пока надзиратель, громыхая тяжелыми запорами, запрет за ним обитую металлом дверь, и внимательно оглядел свое новое временное жилище: одно окно, закрытое толстой стальной решеткой, четыре шконки в два яруса, раковина с отбитой эмалью, параша в углу – обычный набор.
Три пары глаз с интересом наблюдали за ним: как-то поведет себя новенький? СИЗО хоть и не тюрьма, но порядки здесь ничем не отличаются от тюремных. Так же налажена работа почты, по которой на волю и с воли передавались малявы, так же организован и тюремный телеграф, который сообщал о вновь прибывшем обычно раньше, чем он переступал порог камеры. О Полунине, похоже, еще не знали – слишком уж быстро его сюда определили. Эта камера, по-видимому, была не рядовой. Обычно в СИЗО они забиты до отказа и больше и ожидают в них своей участи не менее двадцати человек в каждой. Здесь же было только три человека, но Владимир не стал пока ломать над этим голову.
Он почти сразу же определил старшего – худого длинного мужика с дряблым выступающим брюшком. Тот устроился с ногами на нижней шконке под окном, из которого в камеру могло попасть хоть немного свежего воздуха. На бугристой голове у него висело мокрое полотенце, которым он то и дело протирал голый торс.
