– Беда, Вова, беда, – тихо произнесла баба Тося, подходя к машине.
– Что случилось? – спросил Володя, про себя подумав о матери. – Что-нибудь с мамой?
– Нет, Вова, тебя в доме милиция поджидает.
Баба Тося посмотрела на сидящую рядом с Полуниным Риту и добавила:
– К Александру Григорьевичу тоже милиция пришла.
Услышав эти слова, Маргарита побледнела и тихо произнесла:
– Какой ужас!
Пока Владимир лихорадочно обдумывал, что ему предпринять, он вдруг заметил, как припаркованный на другой стороне «уазик» тронулся с места и, проехав несколько метров, остановился у «Москвича» Полунина. Из «уазика» быстро выскочили трое мужчин в штатском. Подбежав к машине, первый из них крикнул:
– Милиция, – после чего рывком открыл дверь «Москвича».
Второй милиционер схватил Полунина и потащил из машины, ему на помощь пришел третий. Вдвоем они выкрутили растерянному и не сопротивляющемуся Владимиру руки и надели на них наручники.
– Гражданин Полунин, мы из ОБХСС, вы арестованы по подозрению в крупных хищениях государственной собственности.
– Да вы что, охерели совсем? Зачем наручники нацепили? Я же никуда не убегаю и не сопротивляюсь. Люди ведь на нас смотрят.
– Извини, парень, – произнес один из милиционеров, – работа у нас такая. Вдруг ты на машине куда-нибудь чесанешь сейчас, тогда нам будет тяжелее тебя поймать.
– А вы, девушка, насколько я понимаю, Маргарита Александровна Слатковская, – произнес старший милиционер. – Вы нам тоже нужны. Выйдите из машины, и пройдемте в вашу квартиру. Там у вас сейчас производится обыск.
– А этого куда? – спросил старшего милиционера его коллега.
– Этого везите сразу в отдел. Обыск у него мы уже произвели.
Владимира запихнули в «уазик» и доставили в отделение милиции. Всю ночь он провел в камере предварительного заключения.
На следующий день следователь прокуратуры Гришаев объявил ему, что он проходит одним из подозреваемых по делу так называемых «печатников». Дело, которое поначалу возбудило местное управление Комитета государственной безопасности.
Уже много позже он узнал, что один из дьяконов местной епархии, для которой Слатковский и Полунин печатали православную литературу, являлся многолетним стукачом КГБ.
Именно комитетчики совместно с городским ОБХСС раскрутили это дело. Возможно, именно то, что в деле участвовало КГБ, а также то, что дело получило широкий резонанс в местной прессе, не позволило Слатковскому полностью замять его. Необходимо было найти «козла отпущения», которого строго накажут за содеянное. Таково было твердое решение городского комитета КПСС.
Расследование дела продолжалось чуть больше месяца и закончилось полным признанием Полуниным своей вины как организатора преступной группы, занимающейся незаконным хищением государственной собственности.
Накануне вынесения приговора адвокат Владимира Евневич заверил его в том, что его отпустят из-под стражи уже из зала суда. Евневич сказал, что накануне имел беседу с судьей Капновым и тот намеками якобы подтвердил свое намерение вынести именно такой приговор.
Решение судьи Капнова, по которому он получил пять лет, стало для Полунина шоком. Когда судья кончил читать приговор, Владимир был настолько ошарашен, что не мог произнести ни слова. Его быстро вывели из зала суда и посадили в «воронок».
На следующий день адвокат Евневич сбивчиво и бессвязно бормотал, что произошла ужасная ошибка и он делает все, чтобы ее исправить как можно скорее.
– В крайнем случае мы напишем кассацию, – заверил он Владимира.
Но Полунин уже не верил ни во что, он понял, что его предали.
И убедило его в этом прежде всего то, что на суде не было Маргариты и самого Слатковского. Владимир знал, что адвокат врет, говоря, что судья что-то не понял. Никакой ошибки не было! Судья вынес то решение, которое и собирался вынести.
И Слатковский, и Маргарита знали о приговоре и поэтому, видимо, и не явились на заключительное заседание суда. Маргарита пожертвовала им, чтобы выгородить отца…
* * *
Обида, вызванная предательством любимой женщины, и ненависть к Слатковскому, обманувшему его, бушевали в душе Владимира. Не найдя выхода, все это тяжелым грузом легло на его сознание, вызвало сильную апатию к жизни.
Возможно, именно это помогло ему спокойно пережить транспортировку к месту заключения, холодные, неотапливаемые вагоны, переполненные людьми пересыльные пункты, кишащие клопами и вшами, где заключенные спали на полу, в духоте и смраде, источаемом парашами.
Через десять дней автобус с заключенными остановился у ворот лагерной зоны. Слушая скрип закрывающихся за его спиной лагерных ворот, Владимир подумал, что жизнь его окончена. Впереди на долгие годы он ожидал увидеть лишь страдания и безысходность. И первые шаги по лагерной земле заставили его еще раз прийти к такому заключению.
Полунин не спеша вышел из автобуса, привезшего группу заключенных в зону, и, остановившись, медленно, с тоской огляделся по сторонам. Все здесь показалось ему угнетающе враждебным.
Было ужасно холодно, мелкий противный осенний дождь брызгал с небес, усиливаясь вместе с ветром. Заключенные и встречающие их охранники с несколькими сторожевыми овчарками поеживались от осеннего ненастья. Овчарки периодически разражались остервенелым лаем, скаля на заключенных белые клыки.
– Шевелись, пес паршивый!
Хриплый голос донесся до Полунина одновременно с сильным ударом дубинкой по спине.
– Раскорячился здесь, сученыш…
Пошатнувшись от удара, Владимир резко развернулся и с ненавистью поглядел на своего обидчика.
Перед ним стоял здоровенный детина лет сорока, одетый в форму охранника, с погонами прапорщика. У здоровяка было мясистое лицо и огромные ручищи, в одной из которых он держал резиновую дубинку.
– Че вылупился, пес?! – прорычал прапорщик. – Живо строиться!
Он снова замахнулся дубинкой. Владимир интуитивно выставил руки для защиты от удара, но его не последовало. Прапорщика окликнул старший офицер из охраны.
– Шевчук, кончай там разборки учинять. Быстро всех построить, и гоните их в баню, а затем в медсанчасть, а то у них после пересылочного пункта вшей полно, как в зверинце.
Полунин снова бросил взгляд на прапорщика Шевчука и медленно пошел строиться. Шевчук же еще некоторое время смотрел ему вслед, и на лице его играла злобная и одновременно презрительная улыбка.
После душа, пройдя медицинский осмотр, Владимир, переодевшись уже в чистую лагерную одежду, вошел в барак, в который его определили.
Дневальный, на зонах их называют шнырями, высокий сухощавый мужчина, указал Владимиру пальцем на двухъярусные нары в углу помещения.
