Григорий, перегнувшись через стойку бара, что-то говорил бармену – очевидно, заказывал выпивку, пацаны были увлечены тем, что осматривали друг у друга повреждения.
Они вообще на Щукина старались не смотреть. Наверное, им стыдно было, что их избила какая-то женщина…
Щукин направился к выходу. Никто особенно его и не удерживал. Только Григорий Шнейдер с криком:
– Подожди! – побежал за ним.
Щукин остановился.
– Когда мы еще встретимся?
Парни за спиной Григория зароптали. Из бессвязного и приглушенного их гомона можно было только разобрать отдельные слова:
– Дура длинная… на хрена нужна такая… дерется, как мужик…
Однако Григорий не обращал на парней никакого внимания, хотя наверняка слышал то, что они говорили.
– Завтра… то есть уже сегодня… в семь вечера у мемориала погибшим морякам? Хорошо?
– Хорошо, – сказал Щукин, чтобы отвязаться.
Ему до смерти надоела женская одежда и макияж, а назойливые приглашения Григория начинали просто бесить.
– Тогда жду, – проговорил Григорий и замер, умильно глядя Щукину вслед.
Когда Николай скрылся за дверью заведения «Рыбка», Григорий потер багровый синяк под глазом и проговорил тихо:
– Девушка моей мечты.
Глава 7
«Кое-какую информацию о своем клиенте я получил, – вяло шевелилось в мозгу Щукина, – даже можно сказать – информацию небезынтересную… Но вот главное – как мне найти Студента, где его искать? Этого я не знаю… Бабка, живущая теперь в его квартире, говорила мне, что он занимался еще скульптурой… Может быть, он продавал свои творения? В таком случае мне нужно прошвырнуться по тусовкам продавцов произведений искусства. Есть в этом городе несколько мест – художники и скульпторы выставляют на продажу свои картины и… скульптуры… Как это место называется?.. Не помню. Где мемориалы всякие. Может, там знают Студента?.. Знают его местонахождение…»
Щукин повернулся на другой бок на жестком диванчике в своем домике. Он закрыл глаза – и вдруг словно куда-то провалился, упал в глубокий рыхлый сугроб… А когда проснулся, за окнами снова смеркалось…
* * *
Почти все деятели искусства, столпившиеся возле памятника Пушкину, парапет которого был сплошь уставлен картинами в картонных и деревянных рамках, были длинноволосы.
Щукин, поправив рыжие локоны, выбивавшиеся из-под старой соломенной шляпы, неторопливо подошел к картинам и с видом знатока принялся их рассматривать.
На этот раз Щукин выглядел вполне как мужчина. Только вот тот самый рыжий парик был на нем да еще старая соломенная шляпа, которую Щукин нашел, когда подходил к стоянке такси.
На картине, перед которой он стоял, было изображено что-то ужасное.
«Если бы добавить сюда немного конкретики, – подумал Щукин, – ну там… развалины городов, осевшие глубоко в землю корабли и скелеты людей на обожженных фонарях, то эту работу можно было бы назвать „Конец света“. А сейчас это похоже на полотно „Члены семьи Жириновского кидаются тортами друг в друга“, написанное пульверизатором…»
– Как вам? – услышал вдруг Щукин тонкий голосок у себя над ухом.
Николай обернулся. Рядом с ним стоял очень толстый бородатый мужчина в длинном кожаном плаще, надетом поверх старого спортивного костюма.
– Как вам, коллега? – повторил он совсем пискляво – голосом, никак не вязавшимся с его комплекцией.
– Ничего, – снисходительно кивнул Щукин, довольный тем, что его – как он и ожидал – приняли за художника. – Цветовая гамма, она, конечно… – он пошевелил в воздухе пальцами и замолчал, как бы погрузившись в раздумья.
– Гамма предполагалась посветлее, – начал объяснять бородач, – но краски через неделю потемнели. Сами ведь знаете, качество наших отечественных красок… – он развел руками.
– Это ваша работа? – догадался Щукин.
– Моя, – кивнул бородач, – из позднего.
– И как она называется? – поинтересовался Щукин.
Бородач хмыкнул. Щукину показалось, что он посмотрел на него с удивлением.
– Как она может называться? – сказал бородач. – Это же автопортрет.
«Ни хрена себе, – промелькнуло у Николая в голове, – искусство. Называется – модернизм…»
Он снисходительно усмехнулся.
– В последнее время, – сообщил он бородачу, – появилось мнение, что название может не продолжать тему картины и не указывать прямо на проблему, отображенную в картине, а, так сказать, жить своей жизнью. Короче говоря, название развивает новый смысл. И теперь принято давать название даже автопортретам.
Выпалив эту чушь, Николай замолчал. Бородач оторопело нахмурился, переваривая сказанное, погладил себя по объемистому животу.
– Название… да… – осторожно высказался он, – я как раз над этим думал… А кто… Кто родоначальник этих новых идей? – спросил он вдруг.
– Григорий Шнейдер, – ответил Щукин, – разве вы не читали его труды?
Бородач от неожиданности клацнул челюстью.
– Читал, – быстро сказал он, – только давно. Теперь забыл…
Они какое-то время молчали. Бородач, прищурившись, разглядывал свою картину. Очевидно, придумывал название, чтобы придать ей новый смысл.
Щукин закурил.
– А вы местный? – спросил его бородач, оторвавшись наконец от своей картины.
– Нет, – качнул головой Щукин, – из Москвы.
Бородач уважительно улыбнулся.
– Вы по делу к нам приехали или… ознакомиться с местными культурологическими особенностями? – поинтересовался он.
– По делу, – ответил Щукин.
– Наверное, наш музей вас пригласил? – предположил бородач.
– Да нет, – ответил Николай, – я сам по себе приехал. До меня дошли слухи, что у вас в городе появился один скульптор. Создает просто удивительные произведения искусства. Самородок. Я ищу его…
– Правда? – заинтересовался бородач. – Да кто он такой?
– Бывший врач, насколько я знаю, – важно сказал Щукин, – зовут его Василий Кортнев.
– Кортнев, – нахмурился бородач, вспоминая, – Василий…
– Кличка у него еще есть, – добавил Щукин, – Студент.
– Кто?! – ахнул бородач.
– Студент, – повторил Щукин.
Бородач минуту смотрел ему прямо в глаза, а потом весело расхохотался.
«Вот елки-палки, – подумал Щукин, – что за человек этот Студент? Какая разная реакция на него у разных людей… Прямо удивительно…»
– В чем дело? – недовольно спросил он. – Что вы нашли в этом смешного?
– Кто… – давясь от смеха, выговорил бородач, – кто вам сказал, что Студент – великий скульптор?
