– А его каждая собака ненавидела, козла! – ответила Катерина. – Кто угодно мог ухлопать. Но чтобы у кого денег хватило профессионального киллера нанять – это только если по работе. У отца он работал, точнее, при отце. Как гриб-паразит, к банку приклеился. По крайней мере, льготные кредиты брал постоянно. В какой-то фирмочке он крутился, чаем они торговали, кофе там еще. А понтов-то было, как будто у него по меньшей мере контрольный пакет отцовского банка… урод!
Наверно, Катя не очень помнила – о мертвых либо хорошо, либо ничего.
– А какие у Юрки конкретно дела с отцом были, так этого я не знаю. Мало ли что… я никогда в их дела не влезала. Никогда. Может, и не было никаких дел у них. Вот что, подруга, – понизив голос, словно их кто-то мог подслушать, заговорила Катя, доставая вторую бутылку, – давай, это самое, дернем еще по сто для расслабухи, а потом пороемся в Юркином столе. Вместе. Может, на что и набредем.
– Вот так сразу? – недоуменно произнесла Аня, которой, по естественным причинам, предложение Катерины показалось странным.
Та взглянула на Анну исподлобья и рассмеялась – непринужденно, свободно:
– Не веришь мне? Думаешь, я что на тебя держу, а это все пропихиваю, чтобы потом завалить, как выражался Юрка? Было у него такое милое обиходное выражение. Так это ты зря. Я тебе уже сказала, что если бы ты его собственноручно убила, я б тебе только спасибо сказала. Не буду по этому вопросу распространяться… да вот смотри.
Катя распахнула на груди халатик, и под левой грудью, примерно первого размера, но уже обвисшей, Аня увидела громадный кровоподтек, а под ним – уже подживший шрам.
Ножевое ранение.
– Другие места показывать не буду, там еще хлеще. Да мне все равно. Он мне все время обезболивающее приносил, урод. Так что мне не страшно было.
– Какое обезболивающее?
– А вот такое! Вот такое! – Катерина засучила рукав халата, и Аня увидела, что в локтевом сгибе буквально нет живого места: все в точках инъекций, синяках и кровоподтеках, в том, что наркоманы со стажем называют «фуфло».
И тут Ане стало понятны и эти истерические нотки, и конвульсивные жесты Катерины, и дергающийся ее тонкий голос, и этот взгляд, то бегающий, как таракан на вечернем моционе, а то липкий, тяжелый и горячий, как растекающийся по асфальту расплавленный битум.
Дочь банкира Вайсберга сидела на игле.
– И чем он тебя пользовал?
– Крэк, – хрипло ответила Катя. – И кокаин. Давно… давно. Уже год, как…
– Понятно, – сказала Аня. – Значит, оттого и пьешь, чтобы не ломало?
– Да. – Катя перегнулась через стол и, ткнувшись в него плоской грудью, притянула к себе голову Ани и жарко зашептала на ухо, пересыпая слова нервным смешком:
– Ты вот что, Анька. Я вижу, ты клевая… клевая девчонка. Давай меняться – баш на баш. Я помогу тебе, а ты – мне. Ты же можешь мне помочь. Можешь, так? И я – ого-о, ты меня еще не знаешь. Я тоже могу помочь тебе. Да-а-а. Ты зашла как раз в нужное место. Я принесу тебе имя убийцы на блюдечке с голубой каемочкой, но ведь ты… ты знаешь, что мне взамен?
– Крэк? – неуверенно спросила Аня.
– Или… кокаин. Погоди. – Катя налила себе еще водки и опрокинула одним быстрым движением. – Ты понимаешь, когда я сидела одна, было еще ничего… просто обои сначала были в цветочек, а потом побелели. Поплыли белые хлопья… перекинулась радуга, как бензин по асфальту. Вот. А когда пришла ты, я поняла, что все не так… мне надо. Очень надо. Ты понимаешь… водка – это не то.
– Да, я понимаю, – поспешно вставила свое слово Аня, потому что липкие, как паутина, слова Катерины уже начали вокруг нее свою пугающую, затягивающую пляску. – Крэк… кокаин. Я смогу. Ведь со смертью Юрки для тебя перекрылся последний канал, а крэк в городе так просто не достанешь, это не «гера», верно?
– Верно. Ведь ты знаешь, где достать, да? Юрка говорил про какого-то Кирика. Ты не знаешь Кирика? Ведь ты по-любому… ведь ты терлась же с барыгами, если ты на самом деле подрабатываешь первой древнейшей.
– Кирик? – переспросила Аня. – Кирика знаю. Я его видела в «Аттиле». Я ему звонила даже… для Верки Курбатовой просила. Сейчас вспомню номер.
– Вспоминай!
Внезапно Катя откинулась назад, едва не ударившись головой о холодильник, и сказала трясущимся, как холодец, и таким же ледяным голосом:
– В общем, мы договорились, подруга. Пойдем выпотрошим его стол и секретер. И в вещах посмотрим.
* * *
Ту ожесточенность, с которой Катя потрошила стол и секретер своего покойного мужа, можно было сравнить только с тем, как волк терзает тело своей жертвы. Вероятно, дочери Ледяного пришло в голову, что в вещах и бумагах Кислова может найтись хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть вожделенного зелья.
Аня стояла рядом и смотрела, как взлетают фейерверки бумаг, как растопыриваются пестрыми веерами фотокарточки, как глухо, с шелестом и шерстяным присвистом, бормочут что-то свитера, брюки и пиджаки, разлетаясь штанинами и рукавами, как переломанными руками и ногами.
Катя даже разрумянилась. Ей явно доставляло удовольствие разбрызгивать и избавляться от снедающей ее нервной энергии.
– Вот его органайзер, – сказала она. – Тут все, с кем он имел дело. Записная книжка. Он же аккуратный был. Не думала ты, что он аккуратный, правда?
Аня приняла из Катиных пляшущих рук пухлый кожаный органайзер и раскрыла его примерно посередине. Нет. Просматривать его тут – немыслимо. Эта женщина… эта женщина.
– Ну вот, – сказала Катя, садясь прямо на ковер. – А он его тщательно прятал. От меня, от кого – не знаю. Теперь ты… теперь ты достанешь мне… крэк?
Аня подумала о Дамире, но тотчас же эта мысль испарилась из ее головы. Конечно, Дамир бы достал, но… нет, Дамир исключается.
– Погоди, – сказала Аня, опираясь на стену. – Погоди. Сейчас.
Катя оскалилась недобро, по-звериному:
– Мы же договорились… ты что?
– Но сама подумай, ведь не могу же я достать тебе кокс прямо из воздуха. Я же не старик Хоттабыч. Сейчас припомню телефон этого барыги Кирика. Телефон у тебя где, Катька?
– Э-э… только я его расколотила. Сейчас принесу из спальни Юркин сотовый. Он его оставил почему-то, когда вчера уходил. А ты стой на месте. Нет, лучше дай мне органайзер обратно.
Аня, ощущая неприятный холодок, прощекотавший по позвоночнику, подала ей кисловский «талмуд».
– Вот так, теперь верю, – непонятно к чему пробормотала Катя. – Сейчас вернусь, через минуту. Ты пока номер своего барыги вспоминай.
Вернулась она, положим, не через минуту, а через все десять. Причем возвратилась не в халате, а в джинсовых шортах, размахрившихся снизу, и почему-то голая до пояса. В этом прикиде, в сочетании с выпирающими тонкими ключицами, костлявыми плечами, кровоподтеком и шрамом на боку, с анемичной грудью девочки-подростка и болезненными кругами под глазами, дочь всемогущего банкира выглядела как тертая пэтэушница на медосмотре в кожно-венерическом или, скорее, наркологическом диспансере.
