А там, быстро скинув пропахшую непотребными запахами одежду, лихорадочно переоделся в другие штаны и рубашку и выскочил в окно, чтобы избежать повторной и в высшей степени нежелательной встречи с родственничками.
* * *
Аня стояла на берегу Волги и смотрела под ноги – туда, где в нескольких метрах под ней плескались и били волны в переплетенный толстыми коричневыми корнями деревьев обрыв. Потом ее взгляд невольно задержался на собственных ногах: да, тут было на что посмотреть, на эти туфли, которые так напоминают опорки…
Сколько она просила мать купить ей в городе нормальные туфли, все без толку. Просьбы эти несчастные упирались, как в гранитную стену, как волны вот в этот обрыв, в стандартный ответ: нет денег. Вот получит отец зарплату, тогда… посмотрим.
А что корысти от той зарплаты, если ее по-хорошему на один каблук и хватит.
Впрочем, ладно… нечего об этом думать. Только нервы дергать. Скорее бы кончить эту проклятую школу – и в город. В нормальный, большой город, где есть рестораны, а не кафе «Кафе» с вечно пьяным директором, автомобили, а не механизатор Василий на тракторе и доярка Верка на седьмом месяце от местного мента Елизарова, где, наконец, есть настоящие парни, настоящие, а не гопота типа Юрки Кислого или пьянь вроде почтальона Савкина… не застенчивые мямли, как этот Алешка Каледин.
Хотя Каледин-то еще ничего: симпатичный, вежливый и на дискотеку не тащит. А дискотека – это известное дело. Вон Ленка из параллели уже доходилась на эту самую дискотеку: мать в город возила, аборт делать. Соплячке четырнадцатилетней.
И где этот Алешка?
– Анька!
Аня повернулась и увидела Юрку Кислова по прозвищу Кислый, рослого шестнадцатилетнего парня в липовом «адиковском» костюме, в дерматиновых кроссовках и с выражением собственной значительности на круглом прыщавом лице.
Юрка пригладил рукой волосы, хотя приглаживать было особенно нечего – пацан был пострижен под расческу, – и вразвалочку приблизился к Ане. В его руке красовалась еще не открытая бутылка пива «Бавария».
По текстильщицким меркам пить «Баварию» было очень круто.
– Каледина ждешь? – нехорошо осклабился Юрка и зубами открыл пиво. Научился у отца, директора того самого кафе «Кафе».
– А тебе-то чего? – недовольно ответила Аня и отвернулась.
Юрка некоторое время нагло порассматривал ее в упор желтоватыми совиными глазками, а потом сказал:
– Пиво будешь?
– Отстань.
– Ну-ну, – скептически отозвался Кислый и уселся рядом. Аня машинально отодвинулась.
Юрка важно отпил два глотка, а потом придвинулся к девушке и доверительным тоном сообщил:
– Так это ты зря. Зря, в смысле, его ждешь. Он, типа, эта-а-а… не придет. Пацаны сказали. Он тама для храбрости тяпнул бормотухи, которую пацаны у Митрофаныча брали… ну и склеился. Он же полный лох.
– Наоборот, очень даже худой, – попыталась отшутиться Аня, но шутка вышла какая-то… сморщенная, что ли.
Однако Кислый, которому Аня отроду не сказала доброго слова, воспринял эту неудачную шутку как начало заигрывания. И, подумав, что его новые кроссовки, модная прическа, дорогое пиво, стибренное у отца, и масса прочего обаяния, не поименованного в вышеуказанном перечне, сделали свое дело, обнял Аню за плечи одной рукой. Она попыталась было вырваться, но он держал крепко.
– Да харош тебе, Опалева, – тоном милосердного внушения начал он, – че ты крысишься? Да любая телка из школы со мной ходить не западло бы посчитала. Или ты принца ждешь… типа на белом «мерине»? Ты че, Опалева, на крышу больна стала? Да я тебе говорю, любая телка из нашей школы…
– Я не телка, – ответила Аня и оттолкнула Юрку. На этот раз более удачно: Кислый едва не свалился с обрыва и упустил туда недопитую бутылку пива.
Юрка подпрыгнул, как обжегшийся на молоке дикий кот, и зашипел:
– Ах ты сука! Да ты че ж, бля, творишь, падла? Щас ты мне ртом будешь эту бутылку отрабатывать, шалава!
Аня никогда еще не слышала столько оскорблений в свой адрес. Ни от кого. Самым большим оскорблением в ее адрес было – «проститутка». Это когда она пришла домой со школьного вечера за полночь и мать, ждавшая ее в дверях, выругала ее этим поганым словом. Хотя потом пожалела, увидев укоризненный взгляд мужа, школьного учителя литературы.
И неизвестно, что сделал бы дальше разъяренный Юрка, если бы не появился припозднившийся Алешка Каледин. По всей видимости, он спешил, потому что запыхался, а прядь темных волос прилипла к взмокшему лбу.
Увидев его, Юрка выпятил грудь колесом и мгновенно стал похож на «петуха гамбургского». Так его прозвали за непомерное чванство в школе.
Аня вспомнила это прозвище и засмеялась, хотя ситуация, откровенно говоря, к смеху не располагала. Кислый был настроен агрессивно, а Каледин… Ну, откровенно говоря, боец из Алешки никакой.
Аня тревожно взглянула на щуплые плечи Алешки, его длинную, но тощую фигуру, и ей стало не по себе еще больше: по всей видимости, тот просто испугался, увидев Кислого, известного своей задиристостью и хорошо поставленным ударом с правой.
– Иди, иди сюда, – не предвещавшим ничего хорошего голосом сказал ему Юрка, – тут непонятка наклюнулась. Телка твоя… или не твоя, а к которой ты набиваешься… она у меня «Баварию» это… шарахнула. Сечешь поляну, бля?
– Какую «Баварию»? – заморгав длинными, как у девчонки, темными ресницами, недоуменно спросил Алешка, нерешительно передвигаясь в сторону Юрки. – Команду… футбольную?
– Какую, на хер, команду? – повысив голос, проговорил Юрка и надвинулся на Алексея. – Пиво… пиво «Бавария»! Понял, баррран?
Эти зоологические аналогии вызвали у Алексея нехорошее воспоминание о зависшей над ним свирепой морде бабкиного борова Бориса и неожиданный, невесть откуда взявшийся приступ злобы.
Чего этот Кислый бычится? Надо ему показать, что лысая башка и липовый фирмовый прикид – это еще не аргумент, чтобы тут толкаться и наезжать.
Конечно, Алешка не очень ясно представлял себе значение слова «аргумент», но зато… зато он чувствовал на себе тревожный, выжидающий взгляд темно-синих Аниных глаз, и от этого взгляда светлело в раскалывающейся от боли голове, и теплыми волнами бежали по телу будоражащие предчувствия чего-то значительного, что вот-вот должно произойти в его, Алексея, жизни.
Он подошел к Юрке и неожиданно даже для самого себя ударил Кислого. Ударил так, что тот не удержался на ногах и упал.
– Это за телку и за барана, – сказал Алешка. – Учи зоологию, Кислый. Пойдем отсюда, Аня.
Кислый попытался было подняться, но тут же получил еще удар прямо в челюсть, так что уже больше не поднимался, а лежал в траве и тихо скулил, а на костюм, новый костюм псевдо-»Адидас», стекала из разбитого рта тонкая струйка крови…
Уходя, Алексей чувствовал на себе его буравящий, ненавидящий взгляд. И понимал, что нажил врага, такого врага, какого у него никогда еще не было.
