Аня шевельнула губами и вскинула ресницы: Дамир теребил сильными пальцами аккуратно выбритый подбородок и выжидающе смотрел на нее.
– Кому? Вайсбергу? Который сегодня…
– Да, который сегодня поставил нам ультиматум! – прервал ее Дамир. – Хитрожопый! Меня так и тянет высказать, что это вполне мог обставить он сам, чтобы…
Впрочем, это резкое «чтобы» стало последним словом в фразе: Дамир оборвал сам себя и подозрительно посмотрел на Аню, а потом сказал:
– Поезжай.
– В «Белую гору»?
– В «Белую гору», естественно, куда же еще… в монастырь?.. – брякнул Дамир.
– …или замуж за дурака, – машинально договорила классическую цитату Аня: «Иди в монастырь или замуж за дурака!»
Дамир подозрительно посмотрел на нее:
– Что?
– Я говорю, что все поняла, – поспешно ответила Аня, оправляя на бедрах платье. – Только ты распорядись, чтобы Леонид и Коля нас выпустили.
– Само собой. Деньги за тебя он пусть уплатит Леониду. Ясно? Только ты не сразу его срывай. Пусть еще посидит полчасика. Поняла? И вот еще что – обо всем информируй меня немедленно. Если что…
Аня кивнула и отошла, а Дамир, проводив ее пристальным взглядом, пробормотал:
– Ах, Анька, Анька… подставили тебя так, что придется тебя, наверно, это самое… пожертвовать, как… ладью. Жалко, конечно, но что делать?
* * *
Они вышли из «Аттилы», когда было уже около двух ночи. Выходя, Аня оглянулась: «Аттила» навис над ней, словно непомерно разросшаяся, залитая неоном и облепленная горящими провалами арочных окон фигура того свирепого гунна, по имени которого был назван ночной клуб. Леня Никифоров, не переставая трещать и именовать всех обитателей клуба «христопродавцами», «богохульниками» и почему-то «отрыжкой дьячка Повсикакия», поймал такси и сунул туда непрестанно вертящуюся голову:
– Добрось до «Белой горы», сын мой!
– Московский педераст тебе сын, – нелюбезно ответствовал таксист, а потом открыл заднюю дверь и сказал:
– Садись. Полтинничек с тебя будет.
– Полтинничек? И, может, еще бля… бля-агословение в Судный день? – присовокупил Леонид, споткнувшись все на том же злополучном слоге «бла», на котором он буксовал еще в «Аттиле». – Заскакивай, Анька.
Наконец-то запомнил, как ее зовут.
Машина тронулась и, развернувшись, поехала в сторону Волги.
– А п-почему московский педераст? – важно осведомился у водилы отец Никифор.
– Что?
– А почему ты сказал, что м-московский… ик!.. педераст мне сын?
Тот повернул к горе-священнослужителю невозмутимое лицо типичного шоферюги и произнес:
– Потому что в «Белую гору», в которую ты собрался, приехал московский пидорский балет. У меня девка туда сегодня пошла… смотреть, как мужики там жопами и прочими органами трясут.
– Как – трясут? – не понял Леня.
– Да так – скидывают всю одежду и перед носом всяких пидоров и оголтелых дур, которые пришли на них пялиться, трясут. Московское стрип-шоу, говорю тебе.
– А-а-а, – протянул Леня. – Наверно, богоугодное зрелище. Ни разу не видел. А, ну да. Слыхал. У нас певчий один, этакий сюмпумпусик, от которого голубизной за километр несет, говорил что-то такое.
Аня сидела молча. Она в очередной раз выключилась из трескотни Лени. Что-то угрюмое, зловещее, чего раньше она никогда не улавливала, почудилось ей в последних словах Дамира и во всем его поведении, когда он отправлял ее в «Белую гору».
И еще – как он, Дамир, смотрел на нее.
Мертвыми глазами.
Словно ее, Ани, уже нет. Или скоро не будет.
И почему он приказал ей согласиться ехать с этим Леней в «Белую гору»? Почему он так вскинулся, узнав, что Леня приглашал ее именно туда? В заведение Вайсберга?
Или… или Дамир думает, что убийство Кислова было подготовлено и осуществлено людьми самого Вайсберга, а этот Леня – этот Леня и есть тот самый человек, который сделал свое дело и теперь линяет на территорию своего заказчика, Вайсберга… да нет, не может такого быть!
– Ты что такая мрачная, Анька? – не замедлил влезть пресвятой отец. – Как говорил мой друг и коллега Афоня Фокин…
«Господи, неужели даже этот безобидный шарик, этот Леня Никифоров, который, как нарочно, работает в церкви… неужели даже он может быть причастен ко всей этой нечистой игре, которая, я чувствую, затевается вокруг меня, чтобы сомкнуться, как петля на горле, уничтожить, задушить? – думала она, косясь на вещающего об удивительных приключениях саратовских пресвятых отцов. – Да нет… кому я нужна. Если меня и уничтожат, то так, как уничтожают марионетку: просто обрежут нити, которые связывают меня с руками хозяина, и все».
– …а я и говорю: стучите, и отворят вам… ищите, и найдете. Как говорил один мой знакомый синемор, которому не хватало на в-водку, а хватало только на тройной одеколон, но его он не мог найти. Поелику воспрошахом… и я сказал родственникам почившего с миром: в общем так, дорогие россияне: я проеду с усопшим, мир его праху, в лифте, раз он по лестничной клетке в гробу не проходит, а в-вы… это самое… приплюсуете к моему смиренному гонорару скромную мзду…
«Он странный, – думала Анна, не вслушиваясь в эту трескотню. – Дамир его заподозрил. Иначе… иначе он не отпустил бы меня с ним. Дамир… Дамир уже думает, что это Вайсберг подстроил смерть своего зятя, чтобы иметь повод наехать на Дамира. Пусть Дамир не думает, что я такая глупая, чтобы не угадать его подозрений».
– …а прихожанка и говорит: не введи во искушение и избавь мя от лукавого. И вытаскивает из-за себя плюгавого мужичонку… мужа… и грит: вот и лукавый.
«Страшно. Уже прошло четыре часа из отведенных Ледяным. Осталось сорок четыре. Сорок четыре часа. А потом – потом конец…»
ГЛАВА 4. НЕНАВИСТЬ
Клуб «Белая гора» полностью соответствовал своему названию.
Хотя бы потому, что он находился в откупленном банком Вайсберга здании планетария, представлявшего собой внушительное белое двухэтажное здание, в которое был вписан купол яйцевидной формы. Словно на плоскую крышу положили половинку огромного яйца, устремленного тупым концом в небо.
Вайсберг купил нищий планетарий с потрохами и вложил в него огромные деньги, сделав элитный клуб для бомонда. Теперь яйцевидный купол был залит ослепительно ярким белым неоновым светом, словно в ночном небе, в черных волнах неведомого океана в самом деле плыл огромный, опасный, манящий айсберг.
Белая ледяная гора.
И на ней, как голубой росчерк, как излом ледяного массива, переливалась надпись: «Белая гора».
Аня очнулась от своих раздумий и, повернувшись к Леониду, который уже спорил с водителем касательно того, почему священнослужителям не возбраняется ездить на иномарках и говорить по сотовому, грубовато спросила:
