Начальник милиции вскочил, пробежал через кабинет и принялся надевать свою черную кожаную куртку.
– Что стряслось, Аркадий Николаевич? – встревожился отец Василий.
Скобцов на секунду замер. Он явно не мог решить, говорить ли попу то, что, возможно, уже составляет служебную тайну. И все-таки решился:
– Эти трое… Умерли.
– Все трое? – сглотнул отец Василий, ощутив, как снова поднимаются дыбом мелкие волоски у него на спине.
– Да, – раздраженно подтвердил начальник милиции. – Прямо в изоляторе. Одновременно… – И не выдержал, добавил: – Ничего не пойму! Чертовщина какая-то!
– Вы в изолятор? – поднялся со стула священник и, дождавшись утвердительного кивка, спросил: – Я могу поехать с вами?
Скобцов секунду поколебался и махнул рукой. //– – Поехали. Хуже все равно уже не будет.* * * -// До следственного изолятора они домчались в считанные минуты. Отец Василий кинул печальный взгляд на высокие стены и вздохнул: он здесь не был с тех самых пор, как милицейские власти, ссылаясь на какие-то служебные инструкции, запретили ему проводить духовную работу среди задержанных. Скобцов провел священника сквозь оснащенную несколькими рядами тяжелых железных замков проходную и вышел во внутренний двор. Здесь его ждали.
– Аркадий Николаевич! – подлетел к нему начальник изолятора. – Наши их пальцем не тронули! Я вам богом клянусь!
– Не клянись! – жестко оборвал болтуна священник. – Тем более богом.
– И впрямь, – поддержал батюшку Скобцов. – За метлой следи!
– Наши точно их не били! – снова затараторил на секунду умолкнувший начальник. – И сокамерники говорят, что не трогали!
– Ты проверял?
– А как же? Что я, новичок, что ли? – обиделся начальник. – Здесь без моего ведома никому ничего не делают.
– Ладно! – оборвал его Скобцов. – Комиссии будешь свои сказки рассказывать! Пошли, покажешь…
Начальник СИЗО повел их по длинным, гулким, освещенным тусклым желтым светом коридорам, и вскоре все трое оказались в небольшой чистенькой камере.
Трупы лежали здесь – все три. Маленький, все еще немного франтоватый Батя и два почти не отличимых один от другого бугая – Юрок и Игорек. Рядом стоял растерянный медик изолятора.
– Что скажешь, Петрович? – задумчиво наклонившись над Батиным трупом, спросил Скобцов.
– Я сначала подумал, отравление, – тихо сказал медик. – Но явных признаков нет. Экспертизу надо проводить, Аркадий Николаевич…
– Проведем. А сокамерники что говорят?
– Ну, мы их сразу по разным камерам рассовали, как вы и распорядились… – снова затараторил начальник СИЗО. – Но мужики говорят, что они внезапно померли…
– То есть? – распрямился Скобцов.
– Одно и то же говорят: сидел, а потом глаза вот так закатил, – начальник показал, как они закатывали глаза. – И на бок! Ну, или там мордой в пол…
– Да… номер, – покачал головой Скобцов. – Что скажешь, батюшка? – повернулся он к священнику.
Отец Василий хотел сказать что-нибудь уместное в данном трагическом случае, благообразное… и вдруг его как ударило!
– Ефимов! – схватился он за голову. – Быстро к Ефимову!
Скобцов побледнел, отпихнул вставшего у него на пути начальника СИЗО и рванул по коридору.
* * *
Когда начальник СИЗО вывел священника наружу, машины начальника милиции уже не было. Но отец Василий его не винил. Аркадий Николаевич все сделал верно: Борис Ефимов оставался теперь последним свидетелем. Единственным… И если то, что он говорил, хоть на чуточку правда, его жизнь в серьезной опасности.
Отсюда до райбольницы было минут десять пешего хода, и священник глубоко вдохнул и тронулся в путь. В этот миг он почему-то верил, что с Борисом ничего не случится. И более того, где-то там, далеко внутри, ему почему-то казалось, что душа этого столь неправедно прожившего свою жизнь человека может быть спасена. Этой его вере не было объяснений, она просто жила у него внутри, и все.
За мыслями он и не заметил, как дошел до больницы, но сразу понял: что-то не так. Уже у входа что-то яростно обсуждали дворник и старый пропитой сантехник, а возле гардеробной и вовсе наблюдалось целое вавилонское столпотворение медперсонала. Врачи, медсестры, санитарки – все были здесь.
– Что случилось? – подошел к ним священник.
– Не пускают нас на рабочее место, батюшка, – с вызовом уперев руки в бока, сказала большая полная женщина в заляпанном синей краской белом халате.
– А почему?
– Больной сбежал…
– Как сбежал?! – Отец Василий сразу понял, о ком речь, но поверить в это не мог.
– Как-как! Наручники с себя снял, охранников своих через трубу отопления вместе сцепил, пистолетики отнял – и бегом!
«Пистолеты отнял? – удивился отец Василий. – Круто ты, Боря, видать, испугался!»
– Как бы не застрелил кого, – сокрушенно покачал он головой.
– Не застрелит, – хмыкнула женщина. – Он их охране кинул, и поминай как звали!
– Ты бы поменьше болтала, Наталья! – недружелюбно одернула болтушку суровая сухая старушенция.
– А чего? – весело повернулась к ней Наталья. – Он же священник! Никому не скажет. Верно, батюшка?
Священник с готовностью кивнул, повернулся и пошел домой.
Его ничуть не удивил побег костолицего. Отец Василий прекрасно помнил его невероятную мужицкую мощь; даже он сам не мог ни разу одолеть Бориса… если не считать той схватки в темном коридоре. Что могли два молоденьких милиционера против этого матерого мужика? Да ничего!
Учитывая эти странные смерти в изоляторе, священник был вынужден еще раз признать: у Бориса были основания опасаться. Да, скорее всего, Батю и его парней отравили. Возможно, подложили что-то в миску для еды, а парни были голодные… вряд ли обратили внимание на странный привкус. Но все равно, тогда у этого Хозяина действительно длинные руки.
Подкупить охранников, скорее всего и подложивших отраву, наверное, относительно просто; намного сложнее другое – добиться их доверия. То, что менты сделают для рекомендованных – пусть и за деньги, они ни за что не станут делать для совсем незнакомых людей. Место стоит куда дороже.
Он пришел домой, поговорил с Ольгой, затем долго стоял и смотрел, как, уцепившись ручонками за полную грудь, обедает маленький Мишка, затем сходил в сарай и выпустил погулять Стрелку, снова вернулся в дом… и понял, что смертельно хочет в храм. Он не мог уже жить простой жизнью обычного мирянина, он не мог не слышать запах ладана и обгорающего воска, он не мог долго быть вне этих высоких, гулких стен – не мог, и все!
– Пойду я, Олюшка… – обнял он жену.
– Конечно, иди, – повернулась к нему жена. – А то измаялся уже весь. Рясу я тебе приготовила; в шифоньере висит… смазал бы ты, Миша, петли – скрипят, аж терпеть невозможно, и Мишка маленький может проснуться…
