– Что мне делать?! – снова заплакал отец Василий. – Что мне делать, Костя?!
– Я не знаю, Миша, – честно признал главврач.
* * *
Домой отец Василий шел пешком. Где-то в траншее торчал задом кверху его работящий «жигуль»; на битый-перебитый бандитский «Рено» сразу же наложили руку менты, и правильно, наверное, сделали… но дело было не в этом. Костя предложил ему и немного спирта, и довезти до дому на «Скорой», но священник отказался.
В этом не было ничего разумного, но, положа руку на сердце, священник и не был в эти часы вполне разумен: в глазах сверкали огненно-красные всполохи, а в голове бродили тяжелые, горячие мысли о расчленениях, зоновских заточках и обязательной мести… Его страшное омоновское прошлое снова навалилось на него – плотно и неотступно.
«Они обещали позвонить! – твердил отец Василий (или прорвавшийся сквозь благообразную оболочку прежний Мишаня Шатунов внутри его – он уже не разбирал). – Они обязательно должны позвонить!»
Он не знал, что именно предпримет; он напоминал себе смертельно уставшего солдатика, из последних сил держащего в онемевшей руке гранату со сдернутым кольцом; он чувствовал себя, как восставший из гроба сатанинским приказом черной, зловещей силы – тело давно не имеет значения, а душа болит и плачет.
Отец Василий с трудом поднялся на ступеньки, толкнул так и не закрытую второпях дверь и ввалился в кромешный мрак коридора. Было тихо. Звенело в ушах. Пахло мужским потом.
Отец Василий молча прошел на кухню, вытащил из пенала огромный, тяжелый секач для мяса, вернулся в коридор и остановился у выключателя. Там, в углу, где-то около старого шифоньера – он знал это совершенно точно – стоял чужак. Это был мужчина. Он потел. И он прятался в темноте. Этого было достаточно.
Священник положил секач тупой стороной на плечо, а ладонь на выключатель, чтобы сразу, как вспыхнет свет…
– Не включай, – услышал он. – Это я.
– Борис?
– Да, – тихо ответил костолицый.
– Зачем пришел?
– Прости меня, поп. Я не успел, – еще тише сказал он.
– Куда?
– Я знал, что они придут к тебе, и Ольга… – Костолицый смолк.
– Договаривай… – выдохнул священник: сознание снова помутилось, а перед глазами вспыхнули алые цвета. – Что ты… знаешь про Ольгу?!
– Я чувствовал, что они на это пойдут. И я видел…
– Что?! – в груди у священника вскипело.
– Я видел, как они ее забирали. Прости.
Отец Василий замычал и метнул секач прямо на голос. И в следующий миг кинулся туда сам, чтобы собственными руками порвать то, что еще осталось живого от костолицего!
– С-сука! – рычал он, нанося беспорядочные удары в залитое липкой теплой кровью лицо костолицего. – Ты знал!!! С-сука! Мр-разь! Ты все знал!!!
Костолицый был еще жив и отбивался так же беспорядочно и бестолково. Они сцепились и покатились по полу, и каждый пытался подмять и уничтожить другого – главный источник всех своих бед.
– Гнида! – рыдал священник, нанося страшные удары в самые опасные, самые смертельные места, какие знал, но костолицый все жил и жил!
– Подожди! – хрипел он. – Не надо! Подож-жди…
– Сука! – орал священник. – Тварь! Умри!
– Нет! – отбивался слабеющими руками костолицый. – Не убивай! Подожди, брат! Я хотел ее… отбить. Я… я… не успел.
Костолицый вдруг перестал отбиваться, и его тело обмякло и растянулось на полу – большое, сильное и абсолютно беззащитное. Отец Василий поднял руку, чтобы ударить последний раз, но понял, что больше не может. Что-то словно перегорело в нем – как предохранитель. И он слез с недвижимого тела, сел на пол у стены и заплакал.
* * *
Костолицый начал подавать признаки жизни минут через двадцать. Отец Василий встал, в полной темноте прошел на кухню, достал из нижнего ящика фонарик, набрал в ковш воды и вернулся.
– Живой? – мрачно спросил он.
– Жи-вой… – сипло откликнулся бывший миссионер.
Отец Василий положил фонарик на пол, так, чтобы свет не освещал ничего, кроме узкого куска пола и части стены, включил его и поставил в широкий желтый луч ковш с водой.
– Держи.
– Спа…сибо.
– Что ты о них знаешь? – прямо спросил священник. – Кто, где, почему. Я должен знать все.
– Батя здесь… не самый главный… – начал костолицый и потянулся за ковшиком.
– Да мне срать, кто главный! – заорал священник. – Ольга где?!!
– Я не знаю, – признался костолицый. – Но я помогу… Они еще придут. Обязательно придут.
– Они сказали, что позвонят, – мрачно сказал отец Василий.
– Не верь. Они никогда не звонят. Мы их… поймаем на живца.
– На тебя?
– Да.
Костолицый замолчал, а потом тяжело вздохнул.
– Я ранен. Где у тебя можно… осмотреть?
– В ванной.
Он встал, поднял костолицего и протащил в ванную комнату. Включил свет, быстро и плотно закрыл дверь и кинул взгляд на бывшего миссионера. Все лицо Бориса представляло собой сплошную кровавую массу, а из идущий от виска чуть ли не до затылка резаной раны на голове размеренно струилась кровь. Миссионеру повезло – секач лишь вспорол кожу. Отец Василий вздохнул, сходил на кухню и притащил аптечку.
– Держи. Здесь новокаин, шприцы… вот перекись.
Костолицый мельком глянул на себя в зеркало и кивнул.
– Иголка есть? Зашить надо…
* * *
Он зашивал себя сам. Быстро и совершенно спокойно обработал все лицо перекисью, ощупал рану и, аккуратно стянув края пальцами, почти профессионально принялся накладывать швы.
– У них несколько точек, – тихо и размеренно рассказывал по ходу костолицый. – Где Ольга, сказать пока сложно, но вычислить я смогу.
– Каким образом?
– Посмотрим, как быстро они заявятся. Я специально наследил, чтобы они пришли сюда.
Священник покачал головой. Самоуверенность этого совершенно беспринципного негодяя была безмерной.
– Если в пределах часа, значит, они в Трофимовке. Но если придут к утру, то возможно, в Соцгородке…
– Это же областной центр?
– Верно. Если там, будет труднее. Охрана у них будь здоров. Ты их уже видел.
– Игорек и Юрок? – вспомнил двух похожих, как братья-близнецы, бугаев священник.
– Точно, – кивнул костолицый, аккуратно перерезал шелковую нитку и вздохнул. – Теперь хорошо… Но пробиться туда можно. Только тебе переодеться придется. Найдешь что-нибудь подходящее?
