Он тихо шел по улице, вслед за автобусом, пока омоновский офицер не обратил на него внимание и не приблизился.
– Здесь нельзя находиться, батюшка, – вежливо, но твердо сказал он. – У нас проводится спецоперация.
– Бросьте, офицер, – отозвался священник. – Вы и сами, поди, понимаете, что это полный маразм.
Милиционер смутился.
– Вот увидите, еще извиняться придется, – тихо продолжил священник. – Ну вот что они делают? Смотрите! Что это?!
Милиционер резко обернулся. Там, у дверей собственного дома, омоновцы уже лупили дубинками здоровенного мужика в майке.
– Козлы! – орал мужик. – Мусора поганые!
Мужик попался здоровый. Омоновцы порвали на нем майку, изваляли в помоях из опрокинутого в борьбе ведра, но тот все никак не соглашался сдаться и продолжал истошно орать:
– Козлы! Мусора! Люди добрые, помогите! Я вам…
Наконец кто-то нанес решающий удар, и мужик булькнул, повалился лицом вниз и стих.
– Извините, – обернулся к священнику офицер. – Мне нужно работать.
– Да уж вижу, – усмехнулся отец Василий, махнул рукой и пошел дальше.
Пока священник дошел до районной администрации, он увидел эту картину еще дважды. Похоже было, что исполнять идиотское медведевское распоряжение кинули все милицейские силы Усть-Кудеяра. Но лишь у здания УВД отец Василий осознал полный масштаб служебного маразма – в лишь на время приоткрывшихся воротах управления он отчетливо увидел шесть или семь автобусов, битком набитых людьми. Судя по всему, размещать их было просто некуда, а отпустить команды не поступало.
– Придурки! – вслух ругнулся отец Василий и ускорил шаг.
* * *
Он ворвался в приемную и направился к двери главы администрации.
– Куда вы?! Там совещание! – кинулась наперерез секретарша.
– Изыди! – рыкнул на нее отец Василий и так страшно сверкнул глазами, что даже тренированные служебно-сторожевые секретаршины рефлексы не сработали, и бедная женщина дрогнула и отступила.
Он распахнул дверь, вторую и подошел к длинному столу со множеством стульев. Никакого совещания здесь, конечно же, не было. Просто за журнальным столиком у окна сидели двое: краснолицый, растрепанный Медведев и встревоженный, бледный начальник милиции Скобцов.
– Мир вам, – кивнул им отец Василий. – Может, вы мне объясните, что происходит? – прямо через стол поинтересовался отец Василий.
Медведев медленно повернулся, и отец Василий мысленно охнул: вся левая половина лица Николая Ивановича представляла собой сплошной багровый синяк, а левый глаз приобрел классические монголоидные очертания. «Блин! Перестарался я, однако, – смутился священник. – Как же он с этим на службу ходит?»
– Проходите, батюшка, – вздохнул Медведев, и Скобцов, вставший было, чтобы прикрыть главу администрации от непредсказуемого священнослужителя грудью, успокоился.
Отец Василий подошел и опустился в глубокое мягкое кресло.
– Что на этот раз вас не устраивает? – спросил Медведев.
– Репрессии, – прямо сказал священник. – Иначе я это беспутство назвать не могу.
– Вы же сами этого добивались, – устало посмотрел на него здоровым глазом глава администрации. – А я просто пошел вам навстречу.
– Ага, значит, теперь все это – моя затея? – саркастично поинтересовался отец Василий.
– Нет, конечно. Это – коллегиальное решение, – как бы в поисках подтверждения глянул Медведев в сторону начальника милиции.
– А цель?
– Объясните ему, Аркадий Николаевич, – покачал головой Медведев. – Мне в область надо позвонить…
* * *
Как рассказал Скобцов, формальным основанием для этой акции послужило открытие уголовного дела по поводу исчезнувших накоплений граждан. Но чем далее слушал отец Василий начальника местной милиции, тем больше понимал: все это лишь внешняя, видимая часть огромного айсберга под названием «пропавшие деньги».
Он уже сталкивался с подобным и понимал, что никогда Медведев не бросил бы все милицейские силы на тотальные следственно-разыскные мероприятия, если бы к этому не был подключен его личный, шкурный интерес. Но Медведев этого, понятное дело, не афишировал, и более того, теперь даже Скобцов несколько раз упомянул, что оные следственные действия производятся в том числе и ввиду серьезной озабоченности православной церкви… И это был полный финиш. Если не сказать, подстава.
«Ну что ж, – подумал священник. – Раз так, то вы и мне развязываете руки». Он уже решил, что станет делать.
Отец Василий терпеливо дослушал ментовскую легенду до конца, встал и направился к дверям и, только перед тем как выйти, обернулся.
– Я не дам людей в обиду, – тихо, но внятно произнес он. – И не надейтесь.
* * *
Первое, что он сделал, это поймал в кладовке диакона.
– Слушай меня, Алексий, – горячо зашептал он. – Надо возвращать заблудших овец в родные стены.
– А как? – сразу понял, о ком идет речь, диакон. – Думаете, если менты на них надавят, они образумятся?
– Нет, – покачал головой отец Василий. – Надо поступить, как истые христиане: принять и обнять блудных детей своих и зарезать в их честь тельца…
– Круто! – восхитился диакон. – А где мы тельцов столько возьмем? Я, конечно, образно спрашиваю…
– Мы не можем позволить продолжаться этим репрессиям! – твердо сказал священник. – Есть у нас еще не арестованные сектанты?
– Наверное, есть, – пожал плечами Алексий. – Вон баба Катя, соседка моя, еще с полчаса назад здесь в магазине крутилась…
– Тащи ее в храм. И всех, кого встретишь, тащи! Понял? Николай Чудотворец всех вернувшихся в лоно родной церкви защитит – я это чувствую. Лишь бы молитва и покаяние были искренни…
Алексий восторженно пискнул и помчался выполнять поручение, а отец Василий прошел в бухгалтерию, рассеянно чмокнул сидящую здесь с самого утра супругу в щечку и уставился на висящую на стене карту города. В голове у него бродила какая-то неясная мысль – что-то очень важное, но что… она еще не могла родиться – видно, не срок.
– Вам Костя звонил, – робко сказала ему Ольга. – Чего-то ему надо от вас…
И в этот момент отца Василия осенило! Точно! Он прекрасно помнил, что самое плотное «гнездование» сектантов было именно в Шанхае, там, где и жил главврач Костя. Но ввиду узеньких, заваленных мусором, обледеневших от помоев улочек менты туда поедут в последнюю очередь. И значит, их всех можно успеть принять под крыло православной церкви.
Он стремительно выскочил во двор и кинулся к своему «жигуленку» – теперь время означало даже не деньги; время означало спасенные человеческие души!
