* * *
К предположительному исходу третьих суток оба были уже никакие. Они давно уже сели так, чтобы касаться один другого спинами и тем самым экономить тепло. А в их коротких, спонтанно вспыхивающих разговорах давно уже не было ни агрессии, ни злобы.
– Ты где так махаться научился? – спрашивал костолицый.
– В спецназе… А ты?
– В учебке натаскали…
– Так ты что, не из Америки приехал? – удивился священник.
– Че б я там делал? – усмехнулся сектант. – Или по роже не видно, что я расейский?
– Сейчас все смешалось, – вздохнул поп. – Разве поймешь?
– Твои проблемы. Я, например, людей понимаю…
– А что за учебка?
– Слушай, поп! – вспылил костолицый. – Ты меня достал! Какое тебе, на хрен, до меня дело?! Сидишь себе и сиди!
– Не хочешь, не говори, – пожал плечами священник.
Они замолчали, но, как ни странно, этот короткий разговор, похоже, сделал их еще ближе друг другу, словно ледок, разделявший их, окончательно лопнул…
* * *
Время шло, и тратить силы на разговоры уже не хотелось. Они даже на разминку вставали все реже и реже, бессильно ощущая, как стынут конечности и как вместе с теплом постепенно уходит из тел жизнь. Отец Василий давно уже грезил наяву: то ему виделась Олюшка возле плиты, и только он хотел спросить ее, а что она делает здесь, как понимал, что все дело в том, как он учится в семинарии, потому что семинария – это спецназ, а спецназ устал и хочет пить… очень хочет пить. И он то шел по сухой, холодной пустыне, то обнаруживал себя в сухих и холодных семинарских стенах, но везде только холод и жажда владели всеми его мыслями и чувствами, потому что вода и тепло были единственными ценностями на свете, достойными… Чего они были достойны? Отец Василий вздрагивал и на секунду выныривал из галлюцинаций, чтобы понять, что ничего на самом деле нет и единственная реальность – сундук под ним и теплая спина костолицего миссионера за ним.
А потом костолицый заговорил. Трудно сказать, почему. Сложно было сказать, даже что это – специфическая исповедь или такой же специфический вызов… или и то и другое.
– Мой отец до Берлина дошел… – внезапно сказал он, и священник вынырнул из небытия. – В особом отделе работал… умный был мужик, сильный…
Костолицый смолк, и отец Василий даже не знал, надо ли его поощрить к разговору: в тоне миссионера не было ни жалобы, ни сожаления, ни даже дружеского тепла. -… и воспитал меня как надо. Я только потом понял, что он все верно говорил. Всегда… Если бы не он, давно бы я по хулиганке в зону ушел…
Отец Василий покачнулся – голова кружилась, и удерживать внимание было трудно.
– Когда я родился, ему уже пятьдесят четыре стукнуло… В прошлом году умер… Крепкий был мужик… Трех жен пережил.
Священник не взялся бы сказать, зачем костолицый это говорит – он по-прежнему не чувствовал в миссионере раскаяния.
– Он мне и рассказал про эту икону…
– Какую икону? – очнулся священник.
– Ты на ней сидишь, – усмехнулся костолицый.
Отец Василий инстинктивно вскочил и тут же пошатнулся – сохранять равновесие было трудно. «Что я делаю? – подумал он. – Это же просто сундук…» – и снова уселся на теплую деревянную крышку.
– Это икона Николая Чудотворца, – тихо сказал костолицый. – Та самая…
Священник насторожился. В воспаленном сознании проплывали сложные ассоциации. Что-то такое об этой иконе он знал… Но что?
– Та, что от основания здесь была…
Отец Василий почувствовал, как мощная огненная волна окатила его от темечка до седалища. Он тихо сполз на пол и охватил окованные железом края сундука руками.
– Не может быть… – Он чувствовал, что не может дышать.
– Может, поп… может. Здесь и лежит эта самая чудотворная икона…
– Откуда?!
Впервые эту историю он услышал еще в семинарии. И об ангельской мощи лика святого Николая, и о невероятной чудотворной силе этой иконы.
– Она же пропала в двадцать первом!
– Нет, не в двадцать первом, – усмехнулся костолицый. – Мой дед ее в собственных руках держал еще в тридцать седьмом. Здесь она и была… Всегда.
– Я тебе не верю! – отчаянно закричал священник. – Изыди, нечистый! Не искушай!
– Я тебе правду говорю, – печально сказал костолицый. – Что было, то было. Не отменишь.
Миссионер начал рассказывать, а отец Василий судорожно дергал пересохшей глоткой и с каждым новым словом понимал: во всем есть промысел божий! Во всем! Ибо разве не для того и появились в Усть-Кудеяре эти безбожники, чтобы вернуть православной церкви ее священное в самом прямом смысле этого слова достояние?!
Дед костолицего Бориса работал здесь же, буквально за стеной, в усть-кудеярском отделении НКВД, располагавшемся тогда в только что изъятом у церкви нижнем храме. Это вообще была семья потомственных чекистов: от отца к сыну. Местного батюшку отца Кирилла допрашивали долго – около трех недель. И к тому времени ему давно уже размозжили гениталии и сломали все пальцы на руках в каждом суставе. Но старик не сдавался. И лишь когда ему пригрозили массовыми репрессиями всех, кто посмел крестить своих детей в последние три года – а записи в храме велись аккуратно, и чекисты вполне могли это учудить, – он пал духом. Тогда-то деду Бориса Игнатию и удалось подержать чудотворную икону в руках.
Но самое странное началось потом. Это было необъяснимо, но чекист в нарушение всех инструкций положил икону обратно в тайник, сходил за известью и в ту же ночь самолично заложил дверь в стене кирпичом – до службы на советскую власть он был отличным каменщиком… Затем, закрыв свежую кладку шкафом со служебными бумагами, чекист специально съездил домой и объяснил своему сыну, как найти тайник. А той же ночью в бывшем храме, а на тот момент НКВД, случился пожар.
Об этом пожаре знали все. Советской власти не удалось утаить тот факт, что в огне погибли не только бумаги, но и все местные чекисты до единого, кроме двух молоденьких стажеров и только что принятого на работу водителя машины.
«Бог наказал!» – жестко рассудили православные.
А потом семнадцатилетний сын чекиста Игнатия и сам стал чекистом и более шестидесяти лет хранил эту тайну в далекой от Поволжья Москве. И только теперь, на рубеже двух тысячелетий, внук Игнатия Борис вернулся домой с богопротивной мыслью похитить бесценное духовное сокровище своих предков. Да вышло по-иному… Божья воля все поставила на свои места.
– Слава тебе, господи! – широко перекрестился отец Василий, аккуратно снял костолицего с сундука, усадил его рядышком и, торжественно опустившись на колени, принялся молиться.
– Ты думаешь, он тебя услышит? – вяло усмехнулся костолицый.
– Он уже услышал, Борис, – с тихой радостью ответил отец Василий. – Он уже услышал…
